Вступил Брайант:

— Эта фотография, сделанная фотографом Гари Саммерсом вчера во время пожара, который грозил уничтожить заповедник штата, является душераздирающим свидетельством того, какими человеческими жертвами может обернуться природная катастрофа. Спасая лес, погибли двое пожарных. Это один из них, Майк Макаллистер из Линкольна, штат Монтана, который всего три месяца назад стал пожарным. На коленях возле него стоит его командир, капитан Дон Пуллман. Его личное горе теперь стало нашим общим горем Сегодня утром мы отдаем должное героизму Майка Макаллистера и всех наших огнеборцев.

Брайант и Кэти посмотрели друг на друга и глубоко вздохнули (знак «сейчас расплачемся»), затем повеселели и принялись обсуждать новую коллегу Клаудии Шиффер по подиуму, шимпанзе по кличке Пуговка.

— Омерзительная херня, — крикнул я, обращаясь к экрану, пока Анна бегала по каналам в поисках интересной для нас информации.

— Эй, грех жаловаться — это же бесценная реклама Теперь твое имя звучит повсюду.

Именно это и ввергало меня в ужас. Я хорошо помнил, что Бет часто по утрам смотрит эту передачу.

— Это же всего лишь фотография, — заметил я. — Ничего особенного.

— Помнишь ту фотографию жертвы бомбежки во Всемирном торговом центре — весь в саже, дикий, ошеломленный взгляд? Это тоже была «всего лишь фотография», но она захватила всеобщее внимание. Догадайся — почему? Потому что в ней одной сконцентрировалась вся нелепая, бессмысленная трагедия. Это фотожурнализм высокого полета — когда ты можешь показать человеческое в катастрофе. Что ты и сделал в этой фотографии. Поэтому все жаждут ее заполучить.

Она была права. Чересчур права. К вечеру понедельника снимок комментировали Питер Дженнингс на Эй-би-си в «Уорлд ньюз тунайт» и Том Брокоу на Эн-би-си в ночных новостях. Брокоу особенно разорялся (у него ведь было здесь большое ранчо), вещая: «В то время как мы с пренебрежением относимся к понятию „общественные службы“, трогательная фотография Гари Саммерса является данью тем, кто сохраняет нашу среду обитания».

Бет и эту передачу часто смотрит.

Я на весь день затаился в доме Анны, не поддался на ее приглашение заглянуть в газету и помочь со следующим разворотом, который пойдет во вторник и где будут мои ночные снимки.

— Решай сама, — сказал я.

— Не возражаю, — ответила она. — Тебя ведь все это слегка ошеломило, так?

— Просто вымотался, вот и все. Вчера был трудный день.

— Знаешь, что тебя нужно? — спросила она. — Большое количество вина, паста и безумный секс.

— В таком порядке?

— Посмотрим.

Вернувшись домой в девять часов, она привезла с собой экземпляр завтрашней газеты и две бутылки шампанского.

— Я просмотрел центральные полосы. Они воспользовались шестью моими ночными снимками и напечатали еще одну колонку Руди Уоррена о последствиях пожара. Называлась колонка «Пейзаж после битвы» и читалась великолепно.

— Все выглядит замечательно, — сказал я. — В чем повод для шипучки?

— Важные новости, — сказала она, вытаскивая пробку из бутылки и разливая шампанское в два бокала. — Хотела сказать раньше, но я только два часа назад закончила переговоры с Нью-Йорком.

— Нью-Йорком? — переспросил я. — С кем в Нью-Йорке?

— С журналом «Тайм».

Я ахнул.

— Они видели твой снимок в «Ассошиейтед пресс», позвонили нам, выяснили, что ты еще не продал пятьдесят своих цветных негативов, и попросили немедленно переправить их через Интернет. — Она сделала паузу, чтобы усилить эффект. — Сегодня около семи позвонил их фоторедактор. Они в восторге от снимков. «Кто этот парень… почему мы о нем ничего не знаем?» — и все такое. Это я цитирую. И потом он сказал, что они решили сделать цветной разворот в сопровождении эссе Лэнса Морроу. Ты ведь знаком с работами Лэнса Морроу? Один из их постоянных авторов. Самой высшей марки. Уверена, что он найдет что сказать о первобытной природе огня и уроне, который наносится лесу… Иными словами, раз они поручают писать эссе Морроу, значит, они считают твои фотографии превосходными. И платят они хорошо. Пришлось поторговаться, но я вынудила их согласиться на тридцать тысяч.

У меня появилось ощущение свободного полета.

— Тридцать тысяч долларов? — спросил я.

— Ага. Из них шестнадцать пятьсот твои. Я тут подсчитала, так вместе с другими продажами ты получишь двадцать семь тысяч. Неплохо за одну ночь работы.

— Действительно, — сказал я, на самом деле не зная, что сказать.

— И еще сейчас отовсюду посыплются предложения работы. Я что хочу сказать — разворот в «Тайм» это здорово. — Она подняла стакан и чокнулась со мной. — Джейн права. Ты будешь знаменитым.

Я отпил шипучки. И промолчал. Она взяла мою руку.

— Расскажи мне, — попросила она.

— Нечего рассказывать, — сказал я.

— Тогда объясни, почему ты не получаешь удовольствия от всего происходящего.

— Чего всего?

— Успеха. За последние двадцать четыре часа ты сделал то, чего ждал многие годы и уже потерял надежду. Ты прорвался. Ты наконец победил. Тебе не нужно будет предложение о работе от Стю Симмонса, потому что почти каждый большой журнал в этой стране начнет за тебя бороться. И если ты сыграешь правильно, ты вскоре перейдешь от галереи Джуди Уилмерс к какому-нибудь дилеру-тяжеловесу в Нью-Йорке. Но только если ты сам этого захочешь. И меня сейчас чертовски озадачивает, что ты определенно этого не хочешь. По какой-то причине сама мысль об успехе пугает тебя до ужаса.

— Я всего лишь… привыкаю к этой мысли, вот и все.

— Ну, так привыкай побыстрее. В противном случае все ограничится твоими пятнадцатью минутами славы.

К концу недели я понял, в чем заключается великий базовый трюизм американской жизни. Если считается, что ты на коне, все тебя хотят. В нашей традиции парень, который старается подняться, всегда презираем. Потому что на него смотрят как на ничтожество, как на лузера, который отчаянно пытается убедить издателя, редактора, продюсера галериста или агента, что он может быть игроком, если только дать ему шанс. Но, разумеется, желающих дать ему этот шанс не находится — зачем им помогать человеку из ниоткуда? Даже если они допускают, что у него может быть талант, они, как правило, жутко боятся довериться собственному мнению и поддержать неизвестного человека.

Поэтому никто и остается никем. Разве что вмешается тупое везение. И дверь откроется. Оттуда хлынет сияющий свет профессионального признания. И никто вдруг станет золотым мальчиком, большим талантом, невероятно популярным Все ему звонят. Потому что его теперь украшает нимб успеха.

К концу недели Гари Саммерс тоже стал одним из избранных. Это случилось в тот день, когда в продажу поступил «Тайм». Анне специальной почтой прислали экземпляр еще накануне, до выхода номера в свет, и меня силой затащили в редакцию газеты, чтобы отпраздновать это событие. Я изо всех сил старался выглядеть довольным. Я с застывшей улыбкой вытерпел все поздравительные похлопывания по спине. Я смотрел на две журнальные страницы фотографий. Мое имя четко стояло под заголовком (ПРЕИСПОДНЯЯ ПРИРОДЫ), и я заставлял себя радоваться такому профессиональному успеху. Но в голове была лишь одна мысль: все увидят фотографии, все прочтут имя — и все начнет раскручиваться.