– Могу я поговорить с миссис Турк?

– Моя жена нездорова.

– Сестра Халла? Кузина Ньюэлла? Станет ли она отрицать…

– Вы испытываете терпение священнослужителя. Оградите мою жену от всего этого. Согласны ли вы отвечать за действия своего брата или дальнего родственника?

– Мои родственники не лепили исполинов. Вы лично знакомы с Ньюэллом или Халлом?

– С Ньюэллом нет, его имя вообще почти не упоминалось. Я общался мимоходом с Джорджем Халлом, однако счел его иконоборцем и циником, терзаемым темными мыслями. Этот человек торгует табаком, Я как мог помогал ему, то же делала и миссис Турк, но теперь понимаю, что мы печальнейшим образом не преуспели в сей трудной миссии.

– Значит, вы знали о своих родственных связях с Кардиффским исполином?

– Не так давно они привлекли мое внимание, но я воспринял это спокойно, как еще один добрый знак Всевышнего, коему я служу.

– Как вы думаете, эта новость повлияет на планы, связанные с семинарией Герберта Черная Лапа?

– Убирайтесь немедленно. И приостановите мою подписку на «Акли стар стэндард».

Преподобный Турк ушел в дом, где Саманта, трудясь над укладкой чемоданов, напевала «Ору Ли».[92]

– Кто там был, Генри? Что случилось? На тебе лица нет.

– Раскладывай все обратно, – сказал Турк. – Наши планы меняются.

Преподобный рухнул в кресло, покрытое оленьей шкурой. И с ужасом увидел, как по стене катается хитрый глаз Уилмера Фрума, злорадно высматривая малейший признак духовной течи. Турк сообразил, что глаз ему померещился, – то была всего лишь случайная игра света, отраженного от стоявшей на подоконнике хрустальной пирамиды.

Скульптура, названная многими уважаемыми эстетами «шедевром древности», как стало известно, делалась на заказ у нас в Чикаго ныне покойным Эдуардом Залле и его помощником скульптором Герхардтом Буркехартом, который живет на Норт-Кларк-стрит и, по-видимому, специализируется на архитектурных аксессуарах и надгробиях. В ответ на похвалы критиков в адрес исполина мистер Буркехарт скромно сказал нашему репортеру: «Всего день работы».

Герхардт Буркхарт поднял прутик, валявшийся на земле у мавзолея партнера:

– Так вот. Я подумал, тебе лучше услышать это от меня, Эдуард. Тебя они вывели правильно, рад сообщить, зато меня перепутали. Наверное, это добавит тебе удовольствия. Передай мое почтение Вельзевулу и трудись дальше.

Прочитав в «Бостон глоб» «ГОЛИАФ РАЗОБЛАЧЕН: БИТВЫ И БЕДЫ», Аарон Бапкин помчался по коридору в комнату Анжелики выяснять, что она знает об этой скандальной истории. Припудривая лицо, Анжелика рассказала о хеллоуинском признании Джорджа Халла, умолчав о том, что именно заставило ее мужа это сделать.

– И ты ни словом не обмолвилась? – удивился Аарон; выходит, она знала все. – Такая страшная тайна?

– Просто не пришлось к разговору, Аарон, и это не мой секрет.

– Как ты могла в этом участвовать?

– Джордж рассказал уже после. Он говорил, я слушала. Какое мне дело до того, о чем говорит Джордж Халл? Правда ему нужна для собственного удобства. Зачем ему верить?

– Но в газете все звучит очень убедительно. Смотри, у них записан каждый его шаг от Форт-Доджа до Кардиффа. Даже то, как «Халл годом раньше приказал Ньюэллу нанять невинного лозоходца – это они меня так назвали, – чтобы он выбрал место, где потом найдут исполина». Честно сказать, мне даже обидно. Я гордился своей ролью в драме, а она обернулась фарсом.

– Наверное, там, где ты указал, и вправду есть вода.

– Какое это теперь имеет значение? Анжелика, скажи, пожалуйста, если после таких точных доказательств ты сомневаешься в играх своего мужа, что, по-твоему, было на самом деле? Чурба Ньюэлл сбил Джорджа Халла с пути истинного?

– Только не Чурба. Он болван.

– Что тогда?

– Я думаю то, что я думаю, – сказала Анжелика.

– Это не ответ. Там был кто-то еще? Они предполагают, что сестра Джорджа у себя в Акли тоже получила кусок пирога.

– Саманта Турк? Этого не может быть. Они упоминают преподобного?

– Приводят его слова. Он говорит, что каменный человек есть, но его нет или его не было, но он есть. Я не улавливаю смысла.

– Он наверняка ничего не знал. Джордж сказал, что это все из-за Турка. Из-за него и других верующих. Из-за всех этих разговоров о милосердном Боге.

– Хорошая причина. Боже, храни атеистов. В газете говорят, что Голиаф сделал тебя женой богача.

– Я ничего у Джорджа не возьму. Ни для себя, ни для ребенка. Я и без того взяла достаточно, даже слишком, у этого несчастного человека. Я никогда не была ему женой.

– Несчастного человека? Ты говорила, этот ловелас забирался в постель родного брата.

– Он шел за крошками, как Гензель.[93]Ему нужен был грех величиной с исполина, чтобы бросить его в лицо Богу.

– Значит, Джорджу потребовалась собственная невестка, чтобы сделаться изгоем?

– Мне жаль Лоретту, – сказала Анжелика. – И Джорджа из-за всей этой истории.

– Я бы пожалел Бена.

– У Бена есть сигары.

– Бедная Лоретта, бедный Джордж, только у Аарона Бапкина остался последний доллар. А еще пересохшая лоза, женщина и ребенок, которых надо чем-то кормить.

Ты хочешь, чтобы мы ушли? Мы для тебя обуза.

– Ты могла бы вернуться в Бингемтон?

– Нет, – сказала Анжелика. – Там все кончено.

– Я тебя люблю, – сказал Аарон. – И твоего ребенка. Это моя судьба, и я при ней. Клучшему или к худшему.

– Тогда поцелуй меня и хватит исполинов.

– Есть еще вопросы, – не согласился Аарон.

– На которые у меня нет вразумительных ответов.

– Одно хорошо: люди в долине перестанут все валить на «невинного еврея». Разве что обвинят в том, что он ни в чем не виноват.

– Их нельзя за это осуждать.

– На чьей ты стороне? – спросил Аарон.

– Трудная задача. Иди сюда, поможешь решить.

Амос Арбутнот, эсквайр, оторвал Барнума от делового разговора. Вдвоем они вышли из гостиной в спальню. Никогда раньше адвокат не видел этой святыни покоя, обставленной, словно для кочевого шейха. Кровать представляла собой одну большую подушку, покрытую одеялом из овечьих шкур, и занимала почти всю комнату, пол был застлан дорогим ковром. Комод сделан в форме верблюда, ящики выдвигаются прямо из туловища, а лампа служит горбом. Два верблюжьих седла, притворившись креслами, стояли у круглого столика из слоновой кости, инкрустированного гаремными сценами из оникса.