Неудивительно, что прежняя учительница уволилась. Когда я ходила в еврейскую школу, самые гадкие наши проделки заключались в том, что мы обстреливали друг друга кусочками слизи из носа и ели на ступеньках при входе тощие китайские ребрышки. Что творится с моей старой округой, моей старой shul?[120]Я медленно прошла через этот вихрь к своему стулу, хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и заорала:

– Замолчите! – Но дети меня проигнорировали. В конце концов, я сдалась и, обхватив голову руками, позволила им беситься до конца урока.

Когда я пришла домой, моя семья поджидала меня за столом.

– Как все прошло? – спросил отец.

– Не хочу об этом говорить, – ответила я.

Я пошла в спальню и швырнула сумку на кровать. На подушке лежали три фирменных конверта для деловых писем из журналов «Джи-Кью», «Эсквайр» и «Вог». Я вскрыла их один за другим. Формулировки в них несколько отличались друг от друга, но суть сводилась к следующему: «Вы в своем уме? Мы не можем печатать публицистику, написанную раскаявшейся лгуньей!»

– Ты видела почту – ту, что я положила тебе на кровать? – крикнула мама из столовой.

– Да, черт побери, я видела почту!

– По-моему, кто-то распсиховался, – услыхала я вполголоса произнесенные Заком слова.

Усевшись на край кровати, я уставилась на письма с отказами. Хотелось бы мне сохранять оптимизм, но как? Положение вещей было мне понятно. Если эти три журнала написали одно и то же, то другие не скажут ничего нового. Моя журналистская карьера окончена. Это ясно, как божий день.

Но я должна была обратиться к светлой стороне жизни. Неудачи не могут длиться долго. Пройдет несколько месяцев, и, в конце концов, пятно позора смоется с моего имени. В этом мире многие страдают от дефицита внимания. Больше того, полным-полно «бывших», некогда посрамленных, но сумевших рывком начать карьеру на следующем жизненном этапе. Ванесса Уильямс, Джон Траволта. Даже Джуд Нелсон. Я живу во времена возвращений. Слишком рано терять надежду.

На следующий день дела в еврейской школе шли немного лучше. Я разделалась с половиной листков с упражнениями еще до того, как дети начали швыряться разными вещами. Никто не сказал мне: «А пошла ты…» Но потом я отвела их в храм для tefulah, службы с молитвой, и, когда мы приступили к Kaddish,[121]«мальчик у писсуара» (которого, как оказалось, зовут Эзра) и его приятель принялись выкрикивать слова на иврите, отдаленно напоминающие английские ругательства, и пихать друг друга в ребра. В конце концов, мне пришлось растаскивать их в стороны, после чего они снова меня благодарили.

В среду, после занятий, мы договорились с Адамом поужинать в «Суэн». Когда я пришла, его еще не было, поэтому я взяла со стойки в вестибюле экземпляр «Сити Уик» и, усевшись за столик в глубине зала, стала ждать. Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:

«КОГДА ЛЮБОВНИК-МОРЕНИСТ СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ПЕРЕЕЗЖАЕТ ОБРАТНО в Сиэтл, я пошла в ванную, засунула в рот два пальца, и меня стошнило в унитаз. Правда, я и раньше вызывала у себя рвоту. Я время от времени проделываю это с тринадцати лет…» Сара Грин, рубрика «Я», стр. 27.

– Господи Иисусе! – воскликнула я, быстро листая газету в поисках рассказа.

Он назывался «Чистилище» – весьма удручающее повествование о разрыве Сары с Риком, ее булимии, приступах ненависти к себе и вообще всех ее проблемах с мужчинами. Это было кошмарно. Банально, но с претензией на сенсацию – худший вариант исповедального журнализма.

Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.

– Что это? – спросил он.

Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.

– Ну и как? – спросила я, когда он кончил читать. – Что ты об этом думаешь?

– Честно?

– Ага.

– Думаю, весьма неплохо.

– Ты в своем уме?

– Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.

– Но рассказ ужасен!

– Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.

– Не могу поверить, что ты на ее стороне!

– Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.

– Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.

– Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?

– В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!

– Чья бы корова мычала…

– Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!

– Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты – ее ближайшая подруга.

«Правда, теперь уже ненадолго», – подумала я.

Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.

– У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, – сказала она.

– Что за причина?

– В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?

– Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! – Любовник-моренист – что за дикость?

– Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! – Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. – Но это еще не все, – тихо произнесла подруга.

– Что еще?

– Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.

У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.

– И ты согласилась? – хрипло шепчу я.

– Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.

– Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?

– Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.