Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, никаких решений я в ту пору не принимала. Никаких планов не имела. Да и какие планы можно было иметь еще до Сталинграда, до Курска, до перелома в войне?
Действовала я спонтанно, сумбурно, подчиняясь не разуму и не расчетам, а каким-то сиюминутным импульсам. Импульс пойти в ТАСС был самый прозаический. Жить между небом и землей в СССР не рекомендовалось, особенно в военное время. Нужны были продуктовые карточки. А если человек молодой, не пенсионер, карточки выдавались по месту работы.
Вот я и решила поступить на работу в ТАСС. Можно было, конечно, толкнуться куда-нибудь еще: скажем, в Совинформбюро, в тот же ГлавПУР или в какую-нибудь газету… Но идти в ТАСС было проще: там мама работала еще с 20-х годов. Пойти в ТАСС уговаривала меня и приятельница по Куйбышеву Ганна Калина и ее симпатичная мать Ада Яковлевна, подружившаяся с моей мамой. Было решено, что муж Ганны Д.Е. Меламид выпишет мне пропуск и даст пробную работу… Таким образом, я пошла по линии наименьшего сопротивления.
И никто, разумеется, не помышлял, что работа в ТАССе станет переломным моментом в моей судьбе — профессиональной и личной. Меньше всего я сама думала об этом…
Итак, середина октября 1942 года, прошло уже четырнадцать месяцев после нападения Гитлера на Советский Союз.
Не помню точно, какая осень стояла в Москве — холодная или теплая, сухая или дождливая. Было мне тогда неполных 25 лет, и я отличалась стопроцентной метеонезависимостью. Погодные перемены меня не волновали. Тем более что за спиной уже была отчаянно холодная зима 1941/42 года. Да еще в Чкалове, то есть в оренбургском суровом климате.
Зато в памяти остались и антураж, и ощущения от незнакомого места…
…Старорежимное шестиэтажное здание на Тверском бульваре, 10. Шестой этаж. Большая комната. Уже смеркается. И я жду. Жду, когда принесут несколько листов бумаги. С текстом! Мне сказано: «Получишь листы, прочтешь, ответишь, а потом пойдешь в машбюро, вторая дверь по коридору направо; если напишешь от руки разборчиво — перепечатают, если неразборчиво — продиктуешь, потом дашь на визу вот в тот кабинет, по коридору налево первая дверь или следующая. Все поняла?» — «Вроде все…» На самом деле главное — не поняла. Кому отвечать? И как?
Знала только, что листы, которые принесут для моей пробной работы, — материал, полученный по «каналам связи».
В XXI веке трудно себе представить убогость «каналов связи» в середине XX века. Не было тогда ни телевидения, ни факсов, ни мобильных телефонов, ни тем более Интернета.
Из коммуникационных средств — только почта, телеграф, телефон. И еще радио. Информацию в ТАССе получали так: сидели под крышей молодые люди со знанием языков в наушниках и записывали на русском передачи иностранного радио. Кто стенографировал, а кто просто записывал… Назывались их записи радиоперехватом. Другие молодые люди — переводчики получали телетайпные ленты, то есть ленты, как сказано в энциклопедическом словаре, «приемно-передаточных стартстопных телеграфных аппаратов с клавиатурой как у пишущей машинки…». То есть ленты трансформированного телеграфа.
И опять же, получив их, тассовские сотрудники переводили сообщения на русский язык.
По телетайпам информационные агентства разных стран передавали свои материалы и до войны. Рейтер — из Великобритании, Немецкое информационное агентство — из нацистской Германии… ТАСС — из Советского Союза.
И вот я жду переведенный на русский неизвестный мне текст, полученный не то по радио, не то по телетайпу.
Поздний вечер. Совсем темно. Наконец материал приносят. И оказалось, что это — речь Германа Геринга, второго лица в коричневом рейхе Гитлера… И я должна ему отвечать, то есть с ним полемизировать.
Отступать поздно. Лихорадочно читаю геринговскую речь. Посвящена она победам немецкого оружия на Украине. И пафос ее чисто гастрономически-про-довольственный. Не вдаваясь ни в военные дела, ни тем более в политические или идеологические вопросы, Геринг перечисляет, какие продукты гитлеровцы будут вывозить с Украины. По его словам, в рейх потекут (ей-богу, потекут) сало, отборная пшеница, мясо. И еще: уголь, железо, марганец…
Нет, все-таки недаром я год ездила по стране. Кое-что разглядела своими близорукими глазами. И поняла, что, как ни тяжко было до войны, за военный год все стало во сто крат ужаснее. И тогда в первый раз, сидя в ТАССе на шестом этаже, вспомнила многое.
Вспомнила свою командировку под Чкалов от газеты Южно-Уральского военного округа и девушек в босоножках, которых ссаживали с грузовиков под лютым ветром прямо на снег. Это были одесситки, эвакуированные с военным заводом из родной теплой Одессы. Им предстояло восстановить свой завод и давать снаряды фронту…
Вспомнила краткий визит в Москву перед отъездом на фронт и маму при свете огарка — электричество давали всего на несколько часов, — сразу постаревшую маму в нашей коммуналке в Большом Власьевском.
И еще я вспомнила очаровательную шестнадцатилетнюю ленинградку, дочь нашего завтипографией в 7-м отделе Северо-Западного фронта. У нее была тонкая шейка, светлые легкие волосы и… ни единого зуба. Мне она призналась, что не хочет ходить в столовую со всеми, потому что боится: не удержится и будет собирать хлебные корочки с грязных тарелок. Девчушку с тонкой шейкой и ее мать из блокадного Ленинграда отец вывез к себе в штаб фронта. Рассказывая о том, что она не может видеть объедки на столах, девушка прикрывала рукой беззубый рот. А мать ее не могла ходить — лежала с распухшими ногами.
О чудовищном голоде в Ленинграде, о каннибализме, о непохороненных трупах запрещено было упоминать долгие десятилетия. Но кое-что все же просачивалось.
Каково же мне было читать про раблезианские радости Германа Геринга!
В общем, здоровая злость водила моим неопытным пером. И я довольно быстро написала ответ жирному Герману, продиктовала его в машбюро и хотела завизировать, но оказалось, что никого из начальства в отделе уже нет.
Как потом выяснилось, они не ждали от меня толкового материала. Не я первая приходила в этот отдел. Не я первая пробовала там свои силы.
Кто-то из машинисток посоветовал отдать статью прямо в секретариат ответственного руководителя ТАССа Я.С. Хавинсона. Так я и поступила.
Материал пошел в эфир, а меня уже на следующий день взяли на работу. По-моему, я даже не заполняла анкет и не ходила в отдел кадров.
Просто пришла и начала писать. Это было возможно только во время войны (ведь война и ее последствия непредсказуемы!).
Я писала, а мне
