Ничего другого мне в голову не приходит... Но ведь любовь -от Него; всё непостижимое в нас - от Него. И если мы защищаем эту святыню и проклинаем того, кто пытается отнять ее у нас, захочет ли Бог наказать? Я не могу в этом разобраться - не могу!

В нас разворачивается величайшая борьба, которую мы не понимаем, потому что не понимаем Бога, - и все-таки мы должны принять чью-то сторону, не зная, окажемся ли на стороне друга или врага.

Мы на этом ломаемся - я тоже ломаюсь, Фридель.

Я чувствую, как во мне всё успокаивается и белеет: потому что внутри лопнул какой-то сосуд... Покой - это состояние слабости, в которое человек впадает, чтобы не сойти с ума.

Чтобы оправиться от такого, требуется много, много времени.

Я мечтал о многих радостях, но ни одна не осуществилась. Я хотел отправиться в какую-нибудь поездку с мальчиками-подростками, хотел болтать с ними, по-матерински о них заботиться... Но вместо этого пришла горькая пустота.

Я хотел вместе с Фриделем порадоваться его дню рождения; но вместо этого пришла страшная беда, из которой мне теперь не выбраться.

Я хотел отправиться вместе с ним в большое путешествие.

Вместо этого я возвращаюсь в прежнее беличье колесо!

Вместо этого я после каникул снова появлюсь в школе - намного, намного более усталый, чем до них.

Я буду всё слушать, как прежде, буду внимательным и буду работать; я теперь должен работать! Я искал радость, и Бог указал мне путь к ней, но я свернул в сторону.

Теперь я никогда ее не найду - я свой шанс упустил. Я больше не смогу радоваться, когда ко мне придет Фридель, потому что он будет приходить тайно и каждый его приход станет в моих глазах новой несправедливостью.

Это будет что-то вроде бесконечной тоски, о которой ты знаешь, что она подобна тоске по облачным замкам. Человек, так тоскующий, понимает, что цель его недостижима.

Но я, может, и не буду нуждаться в радости, ибо она относится ко мне-человеку... Сила же моя тут не при чем.

Я, собственно, умру; останется только Сила.

И я представляю себе, что уже давно лежу в могиле. Вот я стою у своей могилы и смотрю на надпись: «Здесь покоится Ханс Ян»; и думаю, что Сила-то его не покоится, а создает великие вещи.

Но и у мертвых есть отведенный им час духов; и когда наступит черед дурных ночей, я выберусь из могильного склепа, присоединюсь к своей Силе и вместе с ней буду сидеть, склонившись над белым листом бумаги.

И тогда я почувствую, что не знаю радости, а сплошь исписанные тетради расскажут мне, как я когда-то о ней мечтал... Летучий Голландец приблизится, и шершавой ладонью тронет меня за плечо, и скажет: «Ты хотел плавать со мной, почему же остался на берегу? Испугался ветра и волн?»

Из склепа поднимется Праматерь и пропоет с новой интонацией, от которой кровь у меня застынет в жилах: «Ты хотел переселиться в мой замок. Почему же ты этого не сделал? Или ты испугался, ибо однажды ночью в стене склепа образовалась большая трещина, через которую я и выбираюсь наверх?»

И ангелы, подступив ко мне, спросят, почему я не пришел к ним в рай - дескать, там находишься и ты, дорогой Фридель, и все, кого я любил.

«Потому что Тело мое лежит в могиле, оно лишилось Души, и моя Сила осталась в одиночестве! Вот, вот почему!» Это я им прокричу, и ангелы затанцуют вокруг; я же буду лежать, борясь с собой и догадываясь, что теперь - на веки веков - радость для меня умерла.

Тут моя Сила тряхнет меня крепкими руками: «Чего же ты хочешь, Тело, способное только хныкать! Уходи, откуда пришло - ты, комок глины!» И опять Сила будет сидеть и творить - перенапрягаясь, как пар в котле.

И будет Сила раздуваться от гордости, захочет руководить всей Землей, захочет исходящим от нее силовым током двигать по нашей Земле поезда, захочет без чьей-либо помощи гонять кровь через все человеческие сердца, захочет быть Прародительницей всякой другой изначальной силы...

Но тут она лопнет, словно котел, не выдержавший давления пара; и тогда вся ее сила станет водой, без пользы уходящей в песок.

«Здесь покоится Ханс Ян, если иметь в виду тело, душа же его стала Силой. Она была так велика, что не нашлось сосуда, способного ее удержать... Она взорвала сосуд, и образовалась глубокая дыра, в которую люди бросаются, ибо хотят найти на дне золото.

Но золото сгорело, а они об этом и не догадываются; они не понимают, что их обманули».

Вечером. Я плавал с Фриделем на парусной лодке... Я останусь на Амруме, если мне разрешат; я буду просить об этом родителей.

Воскресенье, 20.07.1913, в Норддорфе на Амруме

Первое и последнее: хочу выразить свою радость. «Благодарю Тебя, великий и добрый Небесный Отец!» И второе: мы - мой сердечно любимый Фридель и я - отпраздновали самую чудную свадьбу, какая вообще может быть!

Теперь мы на веки вечные вместе - и любим друг друга больше всего на свете!

Как же великолепна была наша брачная ночь!

Мы лежали в одной кровати, и целовались, и безмерно радовались, и знали: теперь мы одно целое, одно целое!

Счастье наше так безмерно, что я не нахожу слов. Я бы сказал: оно так же прекрасно, как несравненное солнце, встающее из моря; но наше счастье еще прекраснее! Прекрасно, как само блаженство.

И его даровал нам Бог, с которым я враждовал и спорил, проявляя упрямство... Он даровал это, как только я стал смиренным и умалил себя перед Ним. Сколько же еще всего Он нам даст!

Я об этом и не догадываюсь, я этого не знаю!

Знаю одно: что Он меня очень любит, что Он мне послал Фри-деля, чтобы я не сломался!

А какой талант Он мне дал!

Я знаю: правильно, что я написал «Христа»!

Много крови я на это потратил; но Бог дал мне крепкое тело, а теперь еще - сильную, смиренную душу и крепкую, как скала, опору, которая никогда не пошатнется, никогда, никогда, ибо любовь вечна! Моего сердечно любимого Фриделя!

И мы благодарим Его - за эту брачную ночь, за все то бесконечное добро, что Бог соделал для нас.

Воскресенье, 20.07.1913, в Виттдюне на Амруме

Я все еще на Амруме, и это день моей свадьбы.

С Фриделем я уже попрощался; расставание с ним, сердечно любимым, далось мне очень тяжело.

Но я знаю, что скоро вновь его обрету; знаю: в те восемь дней, которые останутся от его каникул, мы совершим поездку в Люнебургскую пустошь... Нам в самом деле нужно очень много сил, чтобы не потерпеть поражение. Но такой беды не случится, и сил нам хватит.

Разве можно такое постичь - что Фридель и я навечно обрели друг друга?! Боже, я все еще не верю! Посторонние этого никогда не поймут, наши родители - тоже... Но от них требуется одно: они должны считать то, что мы сделали, священным; они должны признать, что все это стоило нам огромного напряжения сил и что они никогда, никогда не будут вправе вмешиваться в нашу жизнь, понять которую не способны. Они должны выделить мне время для литературной работы, не должны корчить недовольную мину, когда мы - Фридель и я - встречаемся; а когда будет принят к печати «Христос» (или отрывок из него, или еще что-то) или когда мы сдадим экзамен на аттестат зрелости, они должны будут предоставить нам свободу, даже если ничего, совсем ничего не поймут! Они не вправе ломать наши души, которые Господь с таким трудом спас; они не вправе отнимать у нас то, чего мы добились, одолев горькую беду... Это не было сумасшествием - что мы хотели уйти из дому; это был путь, по которому, как мы полагали, мы вынуждены идти. Но этот путь пролегал бы через грех и вину, и - сверни мы на него - Бог не благословил бы нас, как сделал теперь.