…Ильмо и Асгерд давно уже стояли тихонько у входа в пещеру и слушали, как Вяйно пытается то ли переубедить Карху, то ли просто отвлечь его. Ильмо не мог отвести взгляда от Айникки, неподвижно скорчившейся на полу между двумя древними чародеями.

— Крышка, — проговорил он вдруг отстраненно, как во сне.

— Что «крышка»? — прошептала Асгерд.

— Крышка от сампо…

— Она у тебя. Ты что-то придумал?

Ильмо обвел глазами пещеру:

— Нет. Вяйно сказал — Карху создает свое сампо. Вот она — крышка! Мы внутри нее!

Асгерд посмотрела наверх и обомлела.

— И в самом деле! — прошептала она.

Сходство было удивительное. Свод пещеры — небо в сияющих звездах, рунные круги на полу… У себя под землей Карху выстроил образ Вселенной — какой ее видят только боги…

«Но чем это нам поможет?» — подумала она.

А Ильмо не думал ни о чем. Он смотрел и слушал. Ему казалось, что перед ним, как бы с высоты — весь мир с людьми и богами. Голубыми полями и загробным миром, их тенью. Мир стал такой крышкой, круглой, без начала и конца, где прошлое встречается с будущим. И они сами, и Карху — просто узор на ней… Сампо — мир желаний, а что над ним? Необходимость? Судьба? Справедливость?

Ильмо нащупал крышку от сампо за пазухой. Что делать — уничтожить ее? А если весь мир погибнет вместе с ней?

Переписать узор? Разве он великий чародей, чтобы осмелиться на такое? Но ведь чародей перед ним! Так пусть он перепишет его сам!

Ильмо сунул крышку обратно за пазуху и вошел в ледяную пещеру.

Карху тут же обернулся.

— А, потомок Калева! — прорычал он, втягивая носом воздух. — Наконец-то явился! Я тебя давно поджидаю!

— Ильмо! — пролепетала Айникки, поднимая голову. — Убегай отсюда!

Но Ильмо, никого не слушая, подошел к медведю.

— Ты искал меня, чтобы выпить мою кровь. У меня к тебе предложение — я остаюсь здесь, а ты отпускаешь Айникки… и всех остальных.

— Если ты остаешься, — ухмыльнулся оборотень, — все остальные могут убираться куда хотят — они мне не нужны…

— Ильмо, стой! — воскликнула Асгерд. — Зачем?

— Уходите, — повелительно сказал Ильмо. — Я знаю, что делаю…

— Зачем?! Зачем он это сделал?!

Они стояли у входа в пещеру и прислушивались, но изнутри не доносилось ни звука.

— Вяйно, почему ты не остановил его? — воскликнула Асгерд, сжимая кулаки.

— Он знал, что делает, — со странным выражением на лице сказал чародей.

— Ты как хочешь, а мы пошли внутрь. Ты со мной, Йо?

Асгерд и Йокахайнен осторожно вошли внутрь, прислушиваясь к этой необъяснимой тишине. За ними тихонько кралась Айникки, замирая на каждом шаге. Но на этот раз далеко идти не понадобилось. Сразу за поворотом они наткнулись на Ильмо. Бездыханный и окровавленный, он валялся на земле среди кучи древних костей. Карху нигде не было. Айникки вцепилась себе в волосы:

— Умер! Убили!

— Нет, — спокойно сказал Вяйно, подходя и склоняясь над учеником.

— А где медведь? — с тревогой спросил Йокахайнен.

— А вон он, — еле слышно ответил Ильмо, приоткрывая глаза. — В углу прячется.

В дальнем углу раздавалось громкое сопение. Асгерд пинком раскидала ворох костей… и увидела, что под ними затаился крошечный перепуганный медвежонок.

— Это….Карху?!

— Да. Сампо и кровь богов свершили чудо, — проговорил Вяйно. — Карху хотел вечную жизнь — он ее получил. Но вечная жизнь, доступная ему, может быть получена только через новое перерождение. Путь бога оказался не для него — как я его и предупреждал.

— Так, может, приколоть его? — предложил Йокахайнен, поднимая копье над забившимся в угол зверенышем.

— Не надо. На этот раз из него может вырасти вполне достойный зверь. Боги дали ему еще одну попытку…

— Ильмо! — причитала Айникки, тормоша жениха. — Очнись!

Ей одной не было никакого дела до перерождения Карху: она, рыдая, обнимала любимого. Ильмо лежал весь в крови и не отзывался.

— Неужели еще одного поведу сегодня в Чертог Героев? — печально спросила Асгерд. — Сама не знаю почему, но мне это радости не доставит…

— Нет, валькирия, не сегодня, — ответил Вяйно. — Ты и так немало для него сделала. Не думаю, что ему удалось бы добыть сампо, если бы не твоя помощь. Да и хороший совет, данный вовремя, иногда стоит целого похода. Смотри, Ильмо уже приходит в себя — медведь не успел сильно его поранить…

— Могу я считать, что выплатила ему долг? — серьезно спросил Асгерд.

— Конечно!

— Тогда мне пора возвращаться домой, — Асгерд неожиданно засмеялась. — Ну отец мне и задаст за то, что не принесла ему сампо! Впрочем, мне кажется, ему оно точно было бы ни к чему. Прощайте!

И прежде чем кто-то успел остановить ее, она вышла на порог пещеры и растворилась в солнечном свете.

Время холода и тьмы закончилось; в карьяльские земли вернулась весна. В лесу пахло оттаявшей землей и молодой хвоей, солнечные пригорки покрылись нежными первоцветами. На озере Кемми сошел лед. По первой воде Вяйнемейнен провожал на юг Ильмо и Айникки. Они провели зиму у него на горе и вот отправлялись на Лосиный остров. Вместе с ними отплывал Йокахайнен. Он решил остаться в землях карьяла, заявив, что лучше всю жизнь будет безродным бродягой и чужаком, чем рабом в родном краю.

— Ну вот, все-таки мы поплывем на Лосиный остров, — улыбаясь, говорила Айникки, стоя на мостках рядом с Вяйно, пока Ильмо с Йокахайненом стаскивали на воду лодку. — Мы ведь туда еще прошлой зимой убежать собирались — а теперь кажется, это было сто лет назад! Я уже не думала, что суждено туда попасть…

Айникки улыбалась, но на ее лице пролегли дорожки от слез. Ей и горько было — ведь ее родители погибли жестокой смертью, — и радостно, потому что многим родичам удалось спастись, и скоро она с ними встретится. И главное — Ильмо с ней.

— Ну и подарков ты нам надарил на прощание! — воскликнула она. — Себе-то оставил хоть что-то?

Вяйно только усмехнулся в ответ. Накануне он подарил им почти всё содержимое своих сундуков. Особенно доволен остался Йокахайнен — нежданно-негаданно он оказался обладателем такого количества волшебных предметов, что мог теперь считаться величайшим после своего учителя колдуном на всем севере.

А потом Вяйно играл на кантеле, да так чудесно, что даже звери из лесу сбежались его послушать…

Только у Айникки снова глаза на мокром месте. Она плачет по любому поводу, и от счастья и от горя, стала чувствительна ко всему. «Это дитё в тебе на все отзывается, — говаривал Ильмо. — Не иначе как ждать нам рунопевца!»