— Нята! — крикнул он. — Налей воды в умывальник!

Симон вернулся в дом и на крыльце столкнулся с девочкой — она спешила во двор с ведром воды. Смили, насвистывая, вразвалку направился к умывальнику: в дальнем углу двора, на чурбаке стоял глиняный таз, на деревянном гвозде висело старое полотенце. Нята шла следом, замедляя шаг, чтобы держаться от отца подальше. Симон прищурил глаза.

Маленький Нимур, сидя у него на руках, заливался смехом и дергал за волосы. Сестра рассказывала о поездке в соседнее село, а Симон, поддерживая разговор, время от времени поглядывал в окно. Нята налила воды в таз, Смили сказал что-то, она, не поднимая глаз, молча кивнула и торопливо ушла, захватив пустое ведро.

«Она стала бояться отца, — подумал Симон, качая малыша на руках и краем уха прислушиваясь к болтовне Кориль. — К чему бы это?»

И он пообещал себе, что не уедет, пока не узнает, в чем дело.

На следующее утро главный палач Доршаты проснулся поздно. Приезжая к сестре летом, он обычно спал во дворе под навесом, но сейчас ночи уже становились холодными, и Кориль отвела ему крошечную комнатку возле веранды.

Ни Смили, ни мальчишек в доме уже не было. Не было видно и Няты.

— Полощет белье на речке, — пояснила Кориль, наливая брату густую рыбную похлебку: по деревенской привычке Симон любил завтракать супом.

— Смили сказал, чтоб она обед ему принесла, а ее до сих пор нет. Пришлось Гритчена отправить.

Симон отломил кусок свежевыпеченного хлеба и потянулся за ложкой.

— С утра на реке пропадает, а надо еще крыльцо вымыть. И чего там полоскать-то? Пара рубах да мое платье, — с досадой проговорила Кориль. — Уже можно было управиться сто раз. Небось опять сидит да со своей козой обнимается или ракушки собирает. — Она покачала головой. — Каждый день — новые капризы! Теперь вот обед не хочет носить…

Симон, хлебая ароматную похлебку, задумался, не обращая внимания на бесконечные жалобы сестры. Весь вчерашний вечер он не спускал со Смили глаз. Теперь его беспокоило, замечает ли сестра взгляды, которые бросает ее муженек на девочку. Скорее всего, пока нет… и Нята, само собой, ничего не говорит матери, верно, стыдится.

Симон сдвинул брови.

— Ладно тебе, — сказал он, вытер пустую миску мякишем, отправил его в рот и поднялся.

— Что дальше с ней делать, ума не приложу. — Кориль вздохнула. — Какая-то она…

— Разберемся. — Симон чмокнул сестру в щеку, потрепал по голове Нимура и отправился на поиски Няты.

Он хорошо знал, где можно отыскать племянницу: прошлым летом она сама показала ему это место. Симон вышел через калитку в огороде, прошел берегом реки и возле старой развесистой ивы обнаружил корзину с мокрым бельем. Неподалеку бродила белая коза с намотанной на рога веревкой. Нята сидела на толстой ветке, которая росла невысоко над землей, почти невидимая среди листвы.

— Вот ты где! — Он остановился под ивой, разглядывая девочку, потом осторожно снял ее с дерева и опустил на землю. — Весу в тебе — меньше, чем у воробья, — заметил он. — Ничего не ешь, что ли? Чего делаешь?

— Белье полощу, — хмуро сказала Нята.

— Вижу. — Симон хмыкнул. — Не хочешь домой идти? И почему это?

— Ни почему, — сказала она, разглядывая свои босые исцарапанные ноги.

Симон уселся на старый вывороченный корень.

— Что-то ты сегодня неразговорчива, моя феечка, — усмехнулся он. — Ну да ничего, разберемся…

Нята села рядом, потыкала палочкой в песок.

— А сегодня вечером снова будешь рассказывать про До-ршату? Вчера Гритчен сказал, что обязательно поедет в город, когда вырастет. Только он заснул раньше всех, а я еще долго слушала! Ты про Драконьи скалы говорил. Где они находятся?

— Неподалеку от города. — Симон отогнал козу, которая, незаметно подкравшись, принялась жевать край его куртки.

— Это там держат узников в подводных темницах?

— Да, важных преступников, государственных изменников… Там наверху, на скалах — городская тюрьма. Кыш отсюда! — прикрикнул он на козу.

Нята поежилась:

— И они там сидят всю жизнь?

— Ну кто как. — Симон осторожно взял ее ладошку в руку, разглядывая тонкие пальчики с обкусанными ногтями. — Кто-то всю жизнь, кого-то казнят.

— Кто их казнит?

— Ну кто… палач, конечно. Кто ж еще. — Он покосился на козу: та уставилась на него желтыми нахальными глазами.

— Страшно… — протянула Нята.

— Кому страшно? Преступникам?

— И преступникам и палачу. Людей убивать.

— Палач не убивает, Нята. Палач казнит, — поправил Симон.

— Все равно…

Он вздохнул и легонько похлопал ее тяжелой ладонью.

— На Драконьих скалах раньше жили драконы?

— Говорят, жили, но давно. В летописях написано, что Доршата раньше была землей драконов.

— И куда они потом делись?

— Улетели на Восточный рубеж. Там теперь и живут. Так говорят.

— И никто их не видит?

— Ну кто же их увидит. Конечно, нет. Лет сто назад, говорят, Фиренц, хозяин всех драконов, прилетал в Доршату, на Совет Шести, но это легенды. Сказки и выдумки.

Коза сунула морду в корзину с мокрым бельем, и Симону пришлось встать, чтобы отогнать ее.

— Вот ведь упрямая скотина! — пробормотал он.

— Дракон прилетал? Люди не боялись его?

— Он же мог принимать облик человека. — Симон поставил корзину рядом с Нятой и снова уселся. — Драконом его никто и не видел. На Совет он являлся как человек, высокий светловолосый воин с зелеными глазами.

Он покосился на племянницу и толкнул в бок:

— Нята, закрой рот, а то ворона залетит! Девочка смущенно засмеялась.

— А теперь он не бывает в Доршате? — спросила она.

— Фиренц? Нет. У драконов, если они существуют, конечно, свои дела.

— Жаль. Жаль, если не существуют!

Симон засмеялся:

— Нята, драконы — это сказки! Вот у норлоков много таких легенд — о драконах. Будто бы норлоки встречались раньше с ними и даже дружили. — Он пожал плеча ми. — Может, и так, кто его знает. Норлоки-то живут дольше людей, стало быть, они и драконов помнят.

Нята задумалась.

— Я никогда не видела норлоков.

— Где ж ты их увидишь, в такой-то глуши. — Коза сунулась было к корзине, Симон погрозил ей кулаком. — Норлоки селятся на Побережье. Да и они не все дружили с драконами, а только Сульг. Фиренц был его другом. А может, и сейчас есть, кто их разберет…

— Кто это — Сульг?

— Военачальник норлоков. — Симон поднялся и отряхнул сухие травинки, налипшие на одежду. — Пойдем, Нята, мать нас потеряет.