— И что же вы с ней, что, Секенр? Что ты себе вообразил? Возможно, ты и чародей, но ты еще очень молод, моложе, как мне кажется, своих собственных лет. Едва испытав муки того, что сам счел любовью, ты вздумал жениться на принцессе. Ты пришел, чтобы поговорить со мной об этом? Да, так оно и есть. Я прекрасно все понимаю. Эта навязчивая идея уже давно преследует тебя, сидит у тебя в подсознании. Да-да, имей мужество признать это. В те редкие моменты, когда ты не погружен с головой в магию, ты думаешь о моей дочери. Разве не так?

— Да, это так, — кротко признался я.

— Но разве ты сам не видишь, мое дорогое дитя, что, даже если оставить в стороне все политические соображения, ты совершенно неподходящий муж для нее?

Я просто не мог встретиться с царицей взглядом. Я уставился в землю.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— А я уверена, что понимаешь.

Она рассуждала достаточно здраво, и, как мне показалось, в ее голосе звучала неподдельная грусть.

— Секенр, не надо обманывать самого себя. Тебе гораздо лучше, чем мне, известно, какое воздействие оказывает магия на чародея. Ты проживешь века, если не будешь убит. С того самого момента, как ты стал чародеем, для тебя время остановилось. Ты прекратил взрослеть. Ты навсегда останешься таким, каким был, когда убил собственного отца, и стал тем, кем стал. Всем известно, что так уж устроены чародеи. Подумай хорошенько, что это значит. Если ты женишься на моей дочери, что будет потом? Оставшись молодым, когда она повзрослеет и постареет, ты будешь притворяться ее сыном, затем — внуком, а потом присутствовать на ее похоронах, ничуть не изменившись, словно не прошло ни единого дня твоей бесконечной юности? Это будет слишком жестоко для вас обоих. А что может быть хуже ребенка — если у вас родится ребенок, — для твоего собственного сына, чем выглядеть старше собственного отца, поседеть, сгорбиться и умереть в то время, как его отец по-прежнему останется мальчишкой?

Конечно же, она была права.

Пришло время уходить.

Больше нельзя тянуть с поступлением в школу чародеев, окончательным посвящением в тайны тьмы. Обратной дороги нет. Я поступлю в Школу Теней, чтобы учиться там, овладеть всеми знаниями и убить или умереть. Это необходимо. Другого пути нет.

Но где же эта школа?

Пожалуй, она там, где есть тени, где разум тянется к скрытой тьме, повсюду вокруг нас, невидимая для всех, кроме тех, чьи глаза открыты, тех, кто умеет видеть.

Но чародей должен проявить осмотрительность и хорошенько продумать, откуда войти туда.

Так что я начал паковать вещи, отобрав все, что хотел взять из лаборатории Луны: матерчатую сумку, одеяло, немного хлеба, сыра, копченого мяса, фляжку сладкого дельтийского вина, а также мои кисти, чернила и драгоценные рукописи, упакованные в отдельную водонепроницаемую кожаную сумку.

Я не взял ни одной из его книг, ни одного из многочисленных аппаратов, которые мне достались. Его путь не был моим путем. Если мне когда-нибудь удастся стать чем-то большим, чем сейчас, то придется отыскать свой собственный путь в магии.

Этот вывод, подумал я, уже можно считать первым этапом моего путешествия — это была моя собственная мысль, а не чья-то еще. Прежде я был лишь кораблем, наполненным другими пассажирами. Больше этого не будет.

Я сидел за столом в лаборатории Луны. Магическое зеркало плавало передо мной в воздухе, слегка покачиваясь. Не взглянув в него ни разу, я сконцентрировало на работе, дописывая последнюю страницу истории своей жизни, доводя повествование до сегодняшнего дня облекая все события в слова. Эта история, эта книга этот Секенр, эти герои сейчас перед твоими глазами, читатель. Я нашел истинную магию благодаря ей.

С бесконечной любовью и заботой я раскрасил заглавную букву, с которой начиналась эта глава, восстановив в памяти каждую деталь одной комнаты с полками, забитыми книгами и шепчущими бутылками, с длинной кушеткой посредине, где когда-то священники Города Тростников одевали внушавший всем ужас труп, закрыв его глазницы погребальными дисками.

Прошел не один час, прежде чем я почувствовал дующий с болот ветер и услышал крики речных птиц. День угасал. Я поднял глаза в поисках свечи и обнаружил, что нахожусь не в царском дворце в Городе-в-Дельте, а в отцовском доме, стоявшем, как бредущая по воде цапля, где-то среди тростников на берегу Великой Реки.

Вжжик-щелк-щелк. Фррр.

Я моментально поднял взгляд, скорее удивленный, чем встревоженный. Я сидел за отцовским столом, по-прежнему сжимая в руке кисть, куски пергамента так и остались лежать передо мной, а на заглавных буквах еще не просохли чернила.

Вжжик. Щелк. Щелк.

Матерчатая сумка с едой сползла у меня с плеча. Я позволил ей свалиться на пол, а потом аккуратно положил кисть на стол, стараясь не испортить страницу. Водонепроницаемая кожаная сумка с рукописями лежала у меня на коленях. Я тоже переложил ее на пол.

Вжжик.

Опрокинув стул, я встал на ноги. Шум исходил из мрака в дальнем углу комнаты, откуда-то со стороны полок с бутылками и книгами и сваленных в кучу старых плетеных корзин. Как и прежде, комната, казалось, всем не изменилась с тех пор, когда я был здесь в последний раз.

Вжжик. Тук.

Порывшись в ящиках стола, я извлек оттуда свечу и, резко сжав правую руку в кулак, медленно раскрыл ее. Крошечные язычки синего пламени поднялись с ладони. Я зажег свечу и вновь сжал руку, чтобы потушить огонь.

Я тоже мало изменился, хотя и научился многому. Этот прием был новым в моем арсенале, достаточно банальный, он все же относился к изысканным методам использования пламени тела.

Тук.

— Кто там? — чуть слышно спросил я, поднимая свечу.

От мрака отделился кусок, и уже через минуту передо мной стояло нечто, весьма отдаленно напоминавшее старика.

— Я привратник, — заявил он на языке Страны Тростников с акцентом, какого я никогда прежде не слышал. — Если ты хочешь поступить в Школу Теней, тебе придется пройти мимо меня.

— Это дом моего отца. Здесь я вырос.

— Да, и к тому же здесь находится дверь Невидимой Сторожки, места с бесчисленным количеством названий. — Он подобрался поближе. Я начал сомневаться в том, что он вообще относится к роду человеческому. Когда он говорил, его лицо двигалось, как маска из пергамента — оно двигалось… как-то не так. Это трудно описать. Его кожа сморщилась и обвисла складками со всем не там, где у людей бывают морщины. Его глаза были черными, как ночь, — ничего не выражающие куски пустоты.

— Я… — Я колебался, стоило ли мне называть даже свое обычное, повседневное имя. Это был своего рода экзамен. Я не мог позволить ему получить преимущество, пусть даже самое минимальное.