Так один фаворит-немец, на зло и продолжительные бедствия своему отечеству, спасал от гибели другого немца. Можно положительно сказать, что, не явись Монс заступником, — Бирон, раз ставши на дорогу беспутства и разврата, сгинул бы в прусских тюрьмах».

Семейство Кайзерлингов находилось в родстве с Монсом. Напомним, посланник прусского короля Георг-Иоганн фон Кайзерлинг, пленив сердце Анны Монс, стал ее мужем. Петр Первый был в бешенстве, но помешать браку не смог. В 1711 году, после кончины посланника, Виллим Монс по просьбе сестры ездил в Кенигсберг улаживать дела о ее наследстве. Там он и познакомился с Бироном.

Кайзерлинги и после гибели Монса опекали Бирона. Словно какие-то тайные узы связывали их.

По вечерам, греясь в одиночестве у камина, маркиз анализировал сведения, почерпнутые из разных источников, сравнивал со своими наблюдениями и информацией, полученной в Версале. Разведывая об отношениях главных действующих лиц при дворе царицы Анны Иоанновны, он не выпускал из виду ни одного мало-мальски значащего факта.

Депеши его были весьма конкретны. Приведем одну из них:

«Царица часто страдает от подагры (de la goutte), так что если бы даже и предполагать в ней расположение и склонность к кабинетным занятиям, то все-таки она не в состоянии управлять сама: Поэтому она в действительности вмешивается только в то, что касается развлечений, и поощряет лишь своих придворных окончательно разоряться посредством безумной роскоши. Что же касается до управления, то она ссудила свое имя герцогу курляндскому.

Гр. Остерман кажется товарищем герцога, но на деле это не так. Правда, что герцог советуется с ним, как с просвещеннейшим и опытнейшим из русских министров, однако не доверяет ему по многим причинам. Он следует его советам только тогда, когда они одобрены евреем Липманом, придворным банкиром, человеком чрезвычайно хитрым и способным распутывать и заводить всевозможные интриги. Этот еврей, единственный хранитель тайн герцога, его господина, присутствует обыкновенно при всех совещаниях с кем бы то ни было — одним словом, можно сказать, что Липман управляет империей».

Сведения, добытые посланником, дополняет любопытная информация фон Гавена, бывшего в Петербурге в 1736–1737 годах. Он писал, что Анна Иоанновна, когда была герцогинею и жила в Курляндии, часто нуждалась в деньгах. Бирон занимал их для нее, «что видно из того в особенности, что как скоро императрица достигла престола, то в особенности очень щедро наградила некоторых купцов, которые именно решались давать в заем». Находим у фон Гавена и следующие строки: «Есть в Петербурге один придворный еврей, который занимается вексельными делами. Он может иметь при себе евреев сколько ему угодно, хотя вообще им возбранено жить в Петербурге».

Кроме вексельных дел — Шетарди знал об этом, — Липман поставлял ко двору бриллианты. У него имелись коммерческие агенты по всей Европе. Липман вел дела с Голландией, Германией, Австрией, Францией и мелкими итальянскими княжествами. В Голландии, к коей благоволила Франция и где евреи монополизировали гранение и торговлю бриллиантами, Липман готовился открыть банкирский дом «Липман, Розенталь и К°». Известно было маркизу также, что доверенные агенты банкира Биленбах, Ферман и Вульф были кредиторами Бирона. (Через год после описываемых нами событий Липман, узнав о намерении Анны Леопольдовны свергнуть Бирона, поспешит предупредить герцога об опасности. Однако опала Бирона не воспрепятствует Лиману остаться обер-гофкомиссаром, он верно покажет обо всех известных ему деньгах и пожитках регента, с которым до этого занимался ростовщичеством на половинных началах.)

Есть в депеше информация, касающаяся цесаревны: «Великая княжна Елизавета живет в своем дворце очень уединенно: у ней приняты величайшие предосторожности для предупреждения несчастия. Полагают, что она всегда одинаково (?) расположена к князю (?) Нарышкину, который, как уверяют, живет, как француз, под вымышленным именем и что будто ему княжна обещала свою руку».

Потрескивают поленья в камине, шипит смола. Прыгают тени по полу. Час поздний, а все же не хочется подниматься с кресла. День напряженный закончился. Каков-то он будет завтра?

27 января 1740 года в Петербург из Константинополя привезена ратификация мирных пунктов. По случаю заключения мира с Турцией происходили большие торжества.

Праздникам предшествовало торжественное вступление в столицу гвардии, возвратившейся из похода, под предводительством генерал-лейтенанта, генерал-адъютанта и гвардии подполковника Измайловского полка барона Густава фон Бирона.

Вступление представило для петербуржцев зрелище, не виданное ими со времен триумфальных въездов Петра Первого.

«День этот, — писал Висковатов, — как и вообще вся зима того года, был чрезвычайно холодный; но, несмотря на жестокую стужу и на сильный пронзительный ветер, стечение народа на назначенных для шествия гвардии улицах было огромное». Войска входили с музыкою и развернутыми знаменами, «штаб и обер-офицеры, — вспоминал очевидец и участник событий Нащокин, — так как были в войне, шли с ружьем, со примкнутыми штыками; шарфы имели подпоясаны; у шляп сверх бантов за поля были заткнуты кукарды лаврового листа, чего ради было прислано из дворца довольно лаврового листа для делания кукардов к шляпам: ибо в древние времена Римляне, с победы, входили в Рим с лавровыми венцы, и то было учинено в знак того древнего обыкновения, что с знатною победою над Турками возвратились. А солдаты такие ж за полями примкнутыя кукарды имели, из ельника связанные, чтобы зелень была».

За конной гвардией и артиллерией следовали гвардейские пехотные батальоны. Шествие их открывали гренадерские роты. Впереди ехал верхом майор гвардии Апраксин. За гренадерами шли два хора музыкантов. За ними, верхом, обер-квартирмейстер, два адъютанта командующего и сам командующий гвардией барон Густав фон Бирон.

Гвардия шла побатальонно «обыкновенным строем».

Пройдя весь Невский проспект, шествие направилось к Зимнему дворцу, проследовало по Дворцовой набережной, мимо ледяного дома, и, обогнув Эрмитажную канавку, выдвинулось на Дворцовую площадь. Здесь, по внесении знамен во дворец, нижние чины были распущены по домам, «а штаб и обер-офицеры, — писал Нащокин, — позваны ко дворцу, и как пришли во дворец, при зажжении свеч, ибо целый день в той церемонии продолжались, тогда Ея Императорское Величество, наша Всемилостивейшая Государыня, в средине галереи изволила ожидать, и как подполковник со всеми в галерею вошед, нижайший поклон учинили, Ея Императорское Величество изволила говорить сими словами: «Удовольствие имею благодарить лейб-гвардию, что, будучи в Турецкой войне, в надлежащих диспозициях, господа штаб- и обер-офицеры тверды и прилежны находились, о чем я чрез генерал-фельдмаршала Миниха и подполковника Густава Бирона известна, и будете за свои службы не оставлены».

Гвардейские офицеры были всемилостивейше допущены к руке императрицы, и Анна Иоанновна из рук своих изволила жаловать каждого венгерским вином по бокалу.

Маркиз де ла Шетарди в тот день впервые мог видеть младшего из трех братьев Биронов, Густава. Мягкий и обходительный человек, он начал свою службу в Саксонии и прибыл в Россию лишь по восшествии Анны Иоанновны на престол. В России он был произведен в майоры Измайловского полка, тогда только что учрежденного. Это назначение имело особый смысл, потому что Измайловский полк, обязанный своим бытием указу 22 сентября 1730 года, был создан по мысли обер-камергера Бирона, долженствовал, заметил несправедливо забытый историк прошлого М. Д. Хмыров, служить ему оплотом против каких бы то ни было покушений гвардии Петра, и в этих видах формировался исключительно из украинских ландмилицов — потомства стрельцов, естественно враждебного потомству потешных, — получил офицеров наполовину из курляндцев и вообще остзейцев и вверен командованию графа Левенвольде, душою и телом преданного Эрнсту-Иоганну Бирону. После кончины Левенвольде командование полком принял Густав. Герцог, дабы овладеть наследством, оставшимся после кончины светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова, женил брата на княжне Александре Александровне Меншиковой. Брак был несчастлив. Густав овдовел в 1736 году и теперь, как тайно был извещен маркиз де ла Шетарди, искал руки баронессы Менгден.