С уверенностью можно сказать, посылая де ла Шетарди в Россию, Франция заранее считалась с возможностью вмешаться во внутренние дела России. Да и могло ли быть иначе? Кардинал Флери и стоящие за ним иезуиты исходили из реального. Три силы боролись в то время на континенте: Австрии, Пруссии и Франции. Та страна получала значительный перевес, с коей Россия держала тесные отношения. В правление Анны Иоанновны в выгоде оказывались немцы, и склонить Россию в свою сторону Франция могла, следовательно, только при перемене царствующей особы. Цесаревна Елизавета Петровна, на взгляд французских иезуитов, являла все гарантии, что со вступлением ее на престол Россия от немцев перекинется к французам. С детства цесаревну воспитывали в мысли стать французской принцессой — то была сокровенная мысль Петра Первого. И, кроме того, сколько ей пришлось натерпеться от немцев! Путь к сердцу «северного колосса» лежал через корону Елизаветы, заметил историк прошлого столетия, следовательно, Франции надо было добыть таковую!

Трудно не согласиться с этим замечанием.

Пожелтевшая, разорванная в некоторых местах, чудом сохранившаяся до нашего времени газета «Санкт-Петербургские ведомости», номер первый за 1740 год. Читаем извещение: «В прошлый четверток (27 декабря 1739 г.), пред полуднем, соизволила ея императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, недавно прибывшего сюда полномочного посла его величества короля французского, г. маркиза де ла Шетарди с обыкновенною церемонией на публичную аудиенцию всемилостивейше допустить. После чего сей превосходительный посол в то же самое время у их высочества государыни цесаревны Елизаветы Петровны и у государыни принцессы Анны, а третьего дня у его высококняжеской светлости герцога курляндского аудиенцию имел».

В номере третьем «Ведомостей» читаем: «В прошлую: среду пред полуднем изволил его высококняжеская светлость герцог курляндский к обретающемуся при здешнем императорском дворе чрезвычайному послу его христианнейшего величества, превосходительному господину маркизу де ла Шетарди для отдания обратной визиты с пребогатою церемониею ездить, понеже его превосходительство вышеупомянутый, г. посол за день до того, а именно в минувший вторник, ея высококняжескую светлость герцогиню курляндскую посещал, а его высококняжеская светлость наследный курляндский принц такую ж ему, г. послу, визиту в прошлую субботу учинил…»

Одно из первых донесений маркиза, отправленное из Петербурга 9 апреля 1740 года: «Я старательно и тщательно собираю материалы для доставления вам верной картины этой страны. Работа очень трудная; опасения и рабство лишают всякой помощи». Из донесения от 21 мая 1740 года: «Будет более или менее близкий случай, который я стерегу, чтобы похитить у одного лица, так, что он того не заметит, имеющиеся у него сведения о состоянии морских сил, финансов и сухопутных войск царицы».

Шпионство было в большом ходу в Петербурге. Должно быть весьма осмотрительным человеку приезжему в северной столице. Здесь, со времени появления Бирона в царских апартаментах, всяк за кем-нибудь приглядывал. Добывая сведения, не гнушались ничем. Многое решали деньги, особенно золото и драгоценности. Посланники, дабы «смазывать дела», постоянно просили свои дворы прислать ассигнации дополнительно. Русский двор подкупался ими через посредство министров, которые имели при нем какое-либо значение. В 1731 году (за десять лет до появления маркиза де ла Шетарди в России), по донесению Лефорта, дворы венский и берлинский истратили с этой целью по 100 000 экю. Надо думать, сколько теперь могли стоить важные сведения, когда на каждом шагу можно было наткнуться на бироновского лазутчика. Читаем в «Записках» Миниха-младшего: «…герцог курляндский… избыточно снабжен был повсеместными лазутчиками. Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, получал он обстоятельнейшие известия; и поелику ремесло сие отверзало путь как к милости, так и к богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились служить к тому орудием…»

Анна Иоанновна, во все время своего царствования опасавшаяся Елизаветы Петровны как соперницы, еще в 1731 году приказала фельдмаршалу Миниху смотреть за цесаревною, «понеже-де она по ночам ездит и народ к ней кричит, то чтоб он проведал, кто к ней в дом ездит?» Миних сначала было обратился к личному врачу цесаревны — французу Лестоку, но как этот ему ничего не доносил, то он приставил к ней в дом урядника Щегловитого. И тот регулярно докладывал, кто к цесаревне ездил и куда она выезжала. Чтобы следить за нею по городу, нанимались им особые извозчики.

В большие праздники и в день коронации, когда во дворце разносили в изобилии вино, причем Анна Иоанновна не только побуждала пить, но и сама из собственных рук подносила кубок, старалась стареющая императрица испытать многие лица; имела и поверенных, которые, по ее поручению, искали случаев выведывать множество сведений о подгулявших придворных.

Снежная зима в Петербурге, морозная. Скользят возки, санки по льду Невы. Редкий прохожий вечером, кутаясь в шубейку, нагнув голову от ветра, спешит в теплый дом, к семье.

Глядит месяц ясный на заснеженный город.

Французское посольство разместилось на Васильевском острове, в доме, построенном из угрюмого серого камня.

Лишь камин да теплые вещи согревали посланника.

У дома своя история, и скажем о ней несколько слов. Построенный едва ли не в год основания города одним из сподвижников Петра, он не пришелся по душе хозяину и долгое время пустовал. Затем место купил Виллим Монс. По его приказанию в саду был выстроен довольно просторный флигель, скрытый деревьями. В этом флигеле, как говорили люди знающие, происходили его свидания с Екатериной Первой. После казни Монса дом отошел к правительству.

Любопытная вещь: именно Монс помог выбраться в люди нынешнему фактическому правителю России, так и не принявшему ее подданства, герцогу курляндскому Эрнсту-Иоганну Бирону.

Перелистаем страницы редкой книги М. И. Семевского «Царица Екатерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1884 году. Читаем следующие строки: «Человек незнаемый, принадлежащий к «бедной фамилии не смевшей к шляхетскому стану мешаться», Бирон в молодости оставил родину и поселился в Кенигсберге для слушания академических курсов; ленивый, неспособный, он вдался в распутство и в 1719 году попал в тюрьму за участие в уголовном преступлении; девять месяцев томился он в тюрьме, после чего был выпущен с обязательством или уплатить 700 рейсталеров штрафу, или просидеть три года в крепости.

Монс еще в бытность свою в Кенигсберге во время хлопот по делу сестры своей Анны фон Кайзерлинг, познакомился с молодым развратником. Знакомство это, не делавшее чести Виллиму Ивановичу, было спасительным для Иоанна-Эрнеста. Теперь, когда над последним грянула гроза, Монс вспомнил о приятеле и, чрез посредство посланника барона Мардефельда, исходатайствовал ему у короля прусского прощение. Оставивши Кенигсберг, Бирон отправился в Россию, в обеих столицах ее встретил к себе полное пренебрежение, но в Митаве, при дворе вдовствующей герцогини Анны Иоанновны, ему улыбнулась фортуна.