Педием, но сначала требовалось рассмотреть и некоторые менее значительные вопросы. Консул получил запрос от пропретора Сицилии («сенаторской» провинции): можно ли ему получить полномочия освободить от уплаты налогов некоторые крестьянские хозяйства в окрестностях города Агригентума[296], которые пострадали от насекомых-паразитов? Вар начал решение этого вопроса с произнесения освященной временем формулы: «Мы оставляем на ваше рассмотрение, patres conscripti, может ли это быть хорошо и пойдет ли на пользу римлян». Затем в хорошо подобранных выражениях он изложил суть запроса губернатора и прочитал несколько посланий, в которых обосновывалась просьба крестьян; закончив излагать relation – «представление вопроса», – он завершил свое обращение к сенаторам другой формулой: «Не угодно ли вам высказать свое мнение по этому вопросу?»

Если бы вопрос являлся спорным, то по нему сразу же начались ожесточенные дебаты, но запрос губернатора, основанный на разумной политике, совершенно не стоил каких-либо дискуссий, и почти все желали перейти к суду над Педием. Так что консул, выждав немного, спросил: «Да будет ли вашей волей дать согласие на это? Тогда пусть все отцы-законодатели, согласные с этим, выйдут направо!»

Один словоохотливый пожилой сенатор, обрадовавшийся было случаю поговорить, и в самом деле начал кричать: «Consule! Consule!» («Начать обсуждение!») Если бы к нему присоединились еще несколько сенаторов, Вар был бы вынужден открыть продолжительное обсуждение; любитель поговорить остался в одиночестве. Сенаторы едва ли не в едином порыве встали и потянулись в правую часть курии. Никто даже не подумал перейти влево. Решение приняли единогласно. Затем собрание вернулось на свои места; все взоры обратились на консула, который громко и четко произнес: «Пусть вперед выйдут обвинители Секста Аннея Педия!»

Предъявление обвинения в ходе сенатского суда. Публий Кальв встал с первого ряда скамей, повернулся лицом к защитнику, позволил множеству складок своей тоги живописно расположиться вокруг своей фигуры, отбросил их немного назад таким образом, чтобы стала видна пурпурная латиклава, проходящая по нижнему краю его туники, и тщательно развернул кольцо на своем пальце так, чтобы украшающий его громадный изумруд бросал блики при движении руки. За его спиной, слегка нагнувшись к хозяину, расположился его доверенный вольноотпущенник, вроде бы явно для того, чтобы передавать своему господину папирусы и восковые таблички с записями, которые тот захочет прочитать, но на самом деле – чтобы шепотом подсказывать тему во время выступления: «Сбавь свой тон!», «Говори громче!» или «Не кричи так!» и давать другие советы во время произнесения речи[297].

Разумеется, нельзя было ожидать, что сенат будет сутками напролет слушать запутанные и отвратительные свидетельства. Собственно расследование было проведено заранее и заслушано особой коллегией судей, и по их докладу не имелось никаких сомнений относительно вины Педия. Он получил взятку в 300 тыс. сестерциев (12 тыс. долларов) за изгнание римских всадников из своей провинции и предал семерых провинциалов, друзей этих всадников, потерявших своих покровителей, смертной казни; хуже того, он принял еще одну взятку в 700 тыс. сестерциев (28 тыс. долларов) за грубейшее нарушение закона: приговорив другого всадника сначала к наказанию розгами, затем к ссылке в каменоломни, в итоге этого человека задушили в тюрьме. Таким образом, знатные провинциалы из Азии представили совершенно точное описание злодеяний своего бывшего губернатора. Числились за ним и более мелкие проступки, но он уже в них сознался и отделался несколькими штрафами. Так что единственное, что оставалось сделать, так это сенату определить окончательное наказание для Педия.

Он важный аристократ со множеством связей. Должен ли сенатор, бывший консулом, быть осужден и уничтожен, даже если он допустил злоупотребления, управляя своей провинцией, брал взятки и осудил на смерть всадника – одного из тех новоявленных аристократов, которых обязан презирать каждый подлинный сенатор? Педий имел немало друзей, которые советовали ему отрицать все обвинения, уверяя, что сурового приговора ему вынесено быть не может; так что он демонстративно дерзко посмотрел на Кальва, когда тот начал произносить свою речь.

Клепсидры – водяные часы; методы обвинителя; аплодисменты в сенате. Как только главный обвинитель начал свою речь, снова появились служители, поставившие рядом с ним большой стеклянный сосуд с водой, укрепленный на деревянной подставке. Внизу сосуда имелось небольшое отверстие, через которое вода по каплям вытекала во второй сосуд, расположенный под первым. Когда первый сосуд опустошался, служители тут же наполняли его вновь. Кальв знал, что в его распоряжении было «только четыре клепсидры» (около двух часов). Этого оказывалось, по его мнению, совершенно недостаточно для произнесения обвинительной речи, хотя многим адвокатам разрешалось говорить и по двенадцать клепсидр. Но еще должны были произнести свои речи и другие ораторы, после чего сенату полагалось обсудить их выступления и вынести свое решение.

Не теряя времени, Кальв страстно начал свою речь, и в течение довольно долгого времени звучная латынь его голоса заполняла все пространство курии. Он особо выделил всю чудовищность преступления, в результате которого оказался предан смертной казни не провинциал, не простой римский плебей, но римский всадник. Речь его изобиловала изысканными оборотами и явно импровизированными аллюзиями, метафорами и сравнениями – должным образом отработанными за полмесяца до выступления в сенате. По ходу дела он не преминул высказать пространную и чрезмерную благодарность за доброту и либеральность императору, который снизошел до передачи этого дела на усмотрение самого сената. Слова буквально душили его, когда он призывал отцов-законодателей во имя Справедливости, Добродетели, Божественного Возмездия и всех божеств – хранителей государства покарать ужасные злодеяние такого преступника, как Педий.

Во время его речи сенат воодушевлялся красноречием Кальва. Сначала его ближайшие друзья, которые сидели сразу за ним, начали восклицать «Euge!»[298] и «Sophos!»[299], затем все пространство зала заполнили громкие аплодисменты. К ним присоединились и сидевшие в курульных креслах – на помосте, консул даже привстал, словно притянутый оратором, и адвокаты Педия любезно похлопали в ладоши – Кальв профессионально заинтересовал публику, которая так же внимательно будет слушать их собственные выступления.

Вскоре, слишком быстро, по мнению оратора, да и тех сенаторов, которые любили «добрые старые времена», когда адвокат мог витийствовать целый день, все четыре клепсидры изошли водой. Кальв закончил говорить и тут же оказался окруженным своими друзьями, которые сравнивали его выступление по силе воздействия с речами Катона[300], Гортензия[301], Цицерона, а также таких более поздних мастеров слова, как Корнелий Тацит. Кальв незамедлительно отправил своего вольноотпущенника сообщить Гратии о таком «чудесном триумфе» – вне зависимости от будущего вердикта сената.

Речь защитника; методы профессионального адвоката. После того как порядок был восстановлен, со своего места поднялся серьезный пожилой сенатор – Квинт Сатурий – для ответа обвинителю. Он