– Что ты затеял, Талай! – кричал ему. – Побойся своих слов! Не нам начинать войну, царь с миром приехал!

– Собаке верить – коня потерять! – отвечал Талай. Его глаза горели уже открытой ненавистью. Таким я видела его впервые. Он рвался вперед, наскакивая на Ату грудью, сжав кулаки. Я успела преградить дорогу степняку и держала его.

– Не вставай на пути! – кричал мне Атсур. – Женщине не место в деле мужчин!

Но я выхватила кинжал.

– Ты гость, и я приказываю слушать меня, Атсур! Хоть слова его и обидны, сейчас ты простишь их Талаю. Ссоры не будет меж вами, или каждому из вас придется биться со мной!

– Кого ты защищаешь? – вскричал царь. – В Степи таких разбойников я своими руками рублю на куски и кормлю коршунам!

– Ты не в Степи и будешь то делать, что я велю! Мы уходим, благодари хозяина и садись на коня.

Он глянул на меня огнем и, не сказав ни слова, развернулся и вышел из дома. Я сама что-то сказала Ату и его жене и тоже пошла к двери. Очи тенью скользнула за мной.

– Ал-Аштара! Царевна! – Талай догнал меня на выходе. – Что ты делаешь?! Не мешай тому, что должно случиться!

Мы еще не вышли из дома, но и в доме не были, дверь не закрыв. Атсур, видела я, оседлал уже своего коня, но отъехал недалеко. Очи отвязывала Учкту.

– Почему ты даешь ему уйти? – в самое лицо сказал мне Талай, его голос дрожал. – Все к верной развязке шло!

– Бело-Синий так сделал, – отвечала я, а у самой сердце и плакало, и билось: не могла я ему передать того, что мне в сказанье открылось. И ощущала я, будто навек с ним прощаюсь. – Уходи, Талай. Не тебе вставать преградой на путях Бело-Синего. Он все решил.

– Что он решил, царевна? Ты сама меня удержала, не он! Завтра на Оуйхог уезжаю снова, и моему коню перебила ты ноги, и своему! Что, как вернусь, тебя в отцовом доме уже не застану? Степской царицей теперь тебя называть, другим людом станешь править, а о нас позабудешь?!

Не понимали мы оба, что громко говорим, что и в доме, и Атсур с Очи нас могут слышать. Не о том думали в тот миг, не о том. Тяжелой обидой падали на меня его слова.

– Я не знаю, Талай, не знаю, – отвечала тихо, сглотнув их. – Придешь ли завтра к отцу перед дорогой? Простимся.

Больше ни слова ему сказать не успела, потому что увидела краем глаза, как несется Атсур, занося тяжелый меч. Я втолкнула Талая в дом и привалила дверь спиной. На всем скаку остановил степской коня, пронес мимо меня меч со свистом.

– Вы вместе, смотрю! Яму готовила мне, царевна? – сбиваясь с дыхания, крикнул он с такой ненавистью, что я подумала: сейчас свалится на меня и придушит.

Тут подскакала Очи. Не отвечая Атсуру, я села на лошадь, и мы отправились к дому.

Атсур догнал нас. Ехал молча, а после сказал зло, но спокойно:

– Пусть твой пес стороной обходит и меня, и моих людей. Наши стрелы без промаха бьют.

– Я сказала тебе, царь: тронешь Талая – будешь биться со мной.

Он со злостью хлестнул коня, погнал его вскачь, но остановился и позволил нам себя догнать. Поехали вровень.

– Забота о людях – достоинство дочери царя, – сказал он, и голос его был по-особому мягок. – Я ценю это, царевна. Давай же не станем ссориться из-за людей. Пройдет эта луна, и твои люди моими, я чаю, станут, и тогда я сам позабочусь об этом коннике, по своей воле.

– Нет, царь, – отвечала я спокойно. – По закону жена отправляется в дом мужа, а не наоборот. Такой закон и в Степи существует, я знаю. Это свой люд ты моей власти отдашь.

Ничего не ответил Атсур, только хлестнул коня и тут же, осадив, вздыбил. Конь присел, заходил под ним, а мы спокойно свой путь продолжали. Я понимала, что гость взбешен, но радостно мне было это видеть. Понимала еще, что ненависть не только к Талаю, но и ко мне поселилась в его сердце, и этот гнев уже не остынет. Но мне было все равно. Обрекая себя на жертву, всю дальнейшую жизнь на служение люду готова была отдать, пусть даже жить мне от него далеко и сдерживать зло, в одном стане со злом находясь.

Так думала я тогда. И, верно, все так сложил бы Бело-Синий, если б не моя Очи. Ни о чем меня не спросив, ничего не сказав, все поняла она в тот вечер и в голове по-своему сложила.

Ничто не изменилось у нас с того дня: Атсур продолжал ездить на охоту с соколами, с ним – мои братья, Очи и еще некоторые воины. Атсур держался как вожак и любимец, приковав сердца неведомой доселе забавой. Очи не спешила уезжать. Конь ее сильно хромал, Талай же уехал, не прощаясь. Очи упросила Санталая дать ей на время одного из наших коней и больше не думала, казалось, ни о чем.

Они стали друзьями с Атсуром. Возвращались домой поздно, случалось, что мы уже спали. Но и тогда еще долго слышался их приглушенный смех, возбужденные охотой разговоры, обсуждения птиц и их отличий, шутки. Я лежала в постели, не закрывая глаз, но не заговаривала с ними. Все больше проникала в меня мысль, как вода просачивается даже сквозь плотно подогнанные камни, что моя доля уже решена, и этот иноземный мужчина в носатых сапогах и замасленной шубе обречен стать моим мужем. «Он будет мне муж», – думала я, глядя на Атсура, как вместе с Очи он разогревает похлебку. – Я стану женой этого большого грубого человека. Что будет тогда со мной?» Атсур говорил что-то, его темные глаза весело и хищно блестели в свете огня. Обветренное лицо по-прежнему казалось непроницаемым, но с каждым днем словно бы ближе он становился мне, словно что-то тайное, мужское проникало в меня от него и помимо моей воли, исподволь, брало надо мной власть.

Дни, отведенные мне, подходили к концу. Никто не напоминал мне о решении, даже Атсур, казалось, отступился. «Ты задумчива стала, сестренка, – все чаще говорил мне Санталай. – Съезди на охоту, развейся». Я только качала головой. Спокойно и тихо у отца доживала. Только в воинских занятиях находила прежнюю радость.

И вот как-то днем, подъезжая к дому, я услыхала крики и визг. Хлестнув Учкту, подлетела и увидела, как Атсуров слуга хватает нашу служанку за руки и тянет к себе, а та отбивается, визжит, неумело бьет его, но не может освободиться.

Я налетела на него и ударила плеткой. Степской отшатнулся, алый след отметил его щеку. Ошалелыми глазами уставился он на меня, но не посмел сказать ни слова.

– Прочь, пес! Убирайся в свой шатер и сиди там, пока твой хозяин не явится, – крикнула я, не заботясь, поймет ли он. Повернула лошадь, а служанка с плачем побежала за мной, пытаясь ухватить ногу и обнять в благодарность.

– Шагу не ступить от них, если в доме господ нет, – слышала я через прерывистые рыдания. – Точно собаки ведут себя. И в лари лазали, я сама видела, да что с ними делать?

– Много таскали?

– Не знаю, госпожа. Один раз сказала ему – рыкнул на меня как зверь. Боюсь их, злых.