— Кен прав, — мягко сказала она. — Он говорит, тебя нельзя считать самодовольным. Ты даже сейчас недоволен собой. Разве не так? — Она улыбнулась. — Но что мне в тебе нравится — это то, что ты недостаточно сообразителен. Любая женщина может влиять на тебя. Например, я.

Он озадаченно посмотрел на нее. Она ухмыльнулась.

— Я могу претендовать на участие в разработке этой идеи. Если бы я не попросила тебя изменить факты, беспокоящие меня, не сказала, что ты большой и сильный, а также умный… Я всю жизнь буду благодарить себя за эти слова…

Бордман поперхнулся.

— Боюсь, что все это опять не будет достаточно эффективным, — сказал он.

Она наклонила голову и смотрела на него, не мигая.

— Не будет?

Он не сводил с нее глаз. И вдруг ее глаза наполнились слезами. Она вскочила.

— Ты невыносим! — вскричала она. — Я прилетела сюда, и если… если ты считаешь, что меня можно отправить на корабле ради моей безопасности, только потому, что я “нравлюсь” тебе, как сказал мой брат, потому что я “просто чудо”…

Он стоял, как громом пораженный.

— Господи! Мне что, просить тебя, чтобы ты меня поцеловал?!

На протяжении следующей ночи Бордман сидел у термометра, регистрирующего наружную температуру. Он дежурил возле него, словно мать у постели больного ребенка. От того, что показывал прибор, инспектор покрывался потом, хотя в помещении было даже холоднее, чем накануне. Ситуация грозила выйти из-под контроля. В полночь термометр показывал минус семьдесят градусов по Фаренгейту[12]. Через несколько часов — восемьдесят, а за час до рассвета — восемьдесят пять градусов. Вот когда он по-настоящему вспотел! Цифры ползли вниз, а это означало, что двуокись кислорода начинает замерзать в верхних слоях атмосферы. Замерзшие частички медленно опускаются и, достигнув нижних, более теплых слоев, снова превращаются в газ. Но в слоях, находящихся выше уровня двуокиси кислорода, температура постоянно падает.

Таким образом, понижается верхняя граница двуокиси углерода. Медленно, но неуклонно. А над ней нет предела температурного минимума. Парниковый эффект возникает в результате действия двуокиси углерода. Если его не будет, космический холод проникнет в нижние слои атмосферы. И когда температура над планетой упадет ниже ста девяти градусов по Фаренгейту[13]все будет кончено. Без парникового эффекта ночная сторона планеты лишится тепла с ужасающей быстротой. А дневная сторона станет терять тепло сразу, едва только получая его от солнца. Минус сто девять и три десятых градуса — критическая цифра. Она вызовет падение до ста пятидесяти — двухсот градусов и больше никогда не поднимется.

На планету обрушится дождь из замерзшего кислорода. Человеческая жизнь не сможет продолжаться, хоть в жилищах, хоть помимо них. Не спасут даже скафандры. Они могли бы спасти от падения температуры и радиации вакуума. Но азот заморозит их полностью.

И все же, пока Бордман с ужасом размышлял над происходящим, термометр остановился на восьмидесяти пяти градусах. Когда рассвело, столбик поднялся до семидесяти, а еще через несколько часов — до шестидесяти пяти.

Когда Херндон пришел навестить его, в Бордмане не осталось ни капли самодовольства.

— Мы пытались связаться с тобой, но твое переговорное устройство не отвечает, — сообщил Херндон. — Может, оттого, что ты сидишь спиной к нему и не видишь сигнала. Рики сейчас в карьере, наблюдает за приготовлениями. Попросила меня узнать, не случилось ли чего с тобой.

— У нее есть что-нибудь для согревания воздуха, которым она дышит? — спросил Бордман.

— Естественно, — отозвался Херндон. — А что такое?

— Мы почти побеждены, — пояснил ему Бордман. — Боюсь, нам остались только сегодняшние сутки. Если СО2 замерзнет…

— Мы добудем энергию! — воскликнул Херндон. — Мы построим ледяные туннели и купола. Мы выстроим город подо льдом, если нужно. Но энергию получим!

— В этом я сильно сомневаюсь, — сказал Бордман. — Лучше бы ты не говорил Рики о нашем договоре!

Херндон усмехнулся.

— Готова ли маленькая решетка? — спросил Бордман.

— Все установлено, — ответил Херндон. — Находится в туннеле шахты и обогревается излучателями. Ракеты приготовлены. Запаса хватит на месяцы. Незачем даже испытывать судьбу.

Бордман посмотрел на него странным взглядом.

— Тем не менее нужно попробовать.

Он надел меховой костюм. Теперь все костюмы модифицировали в соответствии с увеличением мороза. При минус шестидесяти пяти дышать уже невозможно: легкие могут обморозиться. Поэтому использовались пластиковые маски, чтобы закрывать лицо, и фильтры, проходя через которые воздух согревался. Несмотря на это, не рекомендовалось подолгу находиться на улице.

Бордман и Херндон вышли из помещения и осмотрелись. Солнце стало еще бледней, его спутники исчезли. Кристаллики льда больше не висели в воздухе. Небо потемнело. Оно стало почти лиловым, и Бордману показалось, будто он может различить слабые искры света — то были звезды, видимые в дневное время.

Вокруг не было никого, только горы хранили белое безмолвие. Правда, у входа в карьер царило оживление, одни люди выходили из него, другие входили. Появились четверо мужчин. Они тащили восемнадцатифутовую решетку, используя для передвижения надутые газом мешки. В костюмах с масками они удивительно напоминали медведей с влажными носами. С помощью электрического подъемника они водрузили металлическую конструкцию на самый верх круглого холма, возвышающегося над долиной.

— Мы выбрали это место, чтобы решетка находилась на прочном основании, — пробубнил Херндон изменившимся под маской голосом.

— Все правильно, — ответил Бордман. — Должно заработать.

Они вдвоем направились в долину, где возились четверо техников. Их маски, казалось, дымились. Они приветственно помахали Бордману.

“Я снова популярен, — думал он. — Впрочем, какая разница. Теперь нет смысла сажать корабль инспекции, раз Рики обо всем знает. И этот замысел ничем не поможет родной планете. Только оттянет мучительный момент”.

Даже когда Рики поприветствовала его, подбегая, он не почувствовал себя лучше. Чего он действительно хотел — это быть с Рики долгие, долгие годы. Лучше навсегда. Но им, вероятно, не дожить и до завтра.

— Панель управления вынесли сюда, — сообщила Рики. — Холодно, но зато можно все пронаблюдать.

Пока было особенно нечего наблюдать. Если все пойдет по плану, столбики приборов поползут все выше и выше. Но они будут показывать не температуру. Сейчас большая энергетическая решетка увеличивает число энергии, получаемой из ионосферы. Но к вечеру температура упадет еще немного. Завтра — еще. Когда она достигнет ста девяти градусов, все будет кончено.