На праздник Морозов князь устраивал пир, и в Витьбеск съезжались старейшины из всех окрестных родов. Как ни хотелось ему поскорее оказаться в Радегоще, нарушить обычай и обидеть богов Столпомир не мог, поэтому чествовал Мороза со всей подобающей пьяной пышностью. Напоенных до бесчувствия стариков утром развозили по домам на санях, но зато те оставались очень довольны княжеским приемом.

Горденя приехал сюда на другой день к вечеру. Как ни был вынослив лось, запряженный в его сани, к концу пути он совсем заморился, как и сам парень. Измученный, голодный и замерзший Горденя даже не мог внятно объяснить, что его привело, и хмельные в честь праздника челядинцы не хотели его пускать, принимая тоже за хмельного.

Его слова о том, что на Радегощ напало целое войско, поначалу принимали за пьяные бредни. На счастье, Радоня проходил по двору и услышал слово «Радегощ».

– Чего ты там про Радегощ? – Кметь остановился возле Гордени, из последних сил спорившего с челядью, и прислушался, неверной рукой придерживая на голове шапку. – Ты – оттуда?

– Оттуда я, оттуда, леший вас всех раздери! – ругался едва стоявший на ногах Горденя. – Где князь-то? Хоть ты ему скажи, раз эти пни дубовые не пускают, – грабят Радегощ, может, уже весь начисто разграбили! Может, там уже уголья одни, а не город!

– Кто – грабит? – Радоня вытаращил глаза. – Ты чего несешь?

– Да не знаю я, какие чуды болотные, а налетели на нас в первый вечер Морозов! Людей вяжут, скотину гонят, дворы жгут! Посад разорили, в детинце ворота ломали! Ну что ты смотришь на меня глазами коровьими? Совсем ум пропили тут! Скажи князю, пусть выйдет!

Кметь вместо ответа ухватил Горденю за рукав и поволок в двери гридницы. Он был недостаточно трезв, чтобы сразу осмыслить услышанное, но и недостаточно пьян, чтобы не оценить его важность.

– Князь! – заорал он во всю мочь, чтобы перекричать шум, вваливаясь вместе с Горденей в двери. – Вот этот говорит, что Радегощ какие-то лешии грабят!

Стало потише, дружина и гости обернулись к вошедшим. А Зимобор невольно встал: все его мысли были в Радегоще, и он сразу узнал Горденю!

– Иди сюда, не бойся! – Радоня почти волоком подтянул парня к сидевшему во главе стола князю. – Говори! Князь, он говорит, что чуды болотные Радегощ грабят!

– Чуды болотные! – Князь Столпомир озадаченно потер лоб. Он тоже насторожился при упоминании Радегоща, но такое сообщение отнес бы скорее к пьяному бреду. – Что такое? Ты чей?

– Из Радегоща, Крепеня сын, старосты Дельницкой улицы. – Горденя поклонился, покачнувшись при этом, но все же князь видел по его лицу, что парень не пьян, а только смертельно устал. – Не знаю, кто они, князь! Морозы мы праздновали, в беседе, ну, на посаде, гуляли с девками, как водится. Навалились вдруг на нас толпой, и не голь какая-нибудь бродячая, а на всех шлемы, кольчуги видел, мечи в руках! Народ вяжут, добро всякое тащут! На всем посаде уже были, а детинец не знаю, взяли или нет, я ждать не стал.

– А что же Порелют? – спросил сотник Требимир.

– А что он, если он в детинце? Не знаю, удержались или нет, я когда уехал, ворота ломали.

– Много их? – спросил сам Столпомир.

– Не знаю, князь! – с тоской ответил Горденя. – Не считал я, ночь ведь была, да и секирой по голове схватил бы, пока стал бы считать! Много, не десяток, целая дружина! Хорошая дружина, не хуже твоей!

Он огляделся, окинул взглядом кметей на скамьях, которые вслушивались в его речи, усиленно моргая и стараясь стряхнуть хмель. И вдруг заметил среди них Зимобора, который тем временем подобрался поближе и старался не упустить ни слова.

– И ты здесь, сокол залетный! – Горденя тоже его узнал. – Вот где нашелся! Здравствуй, или не признал меня? А ведь невеста твоя тоже пропала. И она пропала, и она с нами в беседе была, а теперь не знаю, где она! – с досадой окончил он, глядя на Зимобора весьма хмуро.

Поутихшая было ревность вспыхнула снова. В душе Горденя был убежден, что будь Дивина его собственной невестой, с ней бы не случилось ничего плохого. Уж он бы, доведись ему добиться любви такой девушки, не бросил бы ее на целых полгода и не жил бы где-то за лесами и долами, не сидел бы на пирах в княжеской гриднице!

– Я его знаю, княже, – с усилием стараясь казаться спокойным и не выдать, как похолодело все внутри при этих словах, выговорил Зимобор. – Он из Радегоща.

– Да и я его знаю! – заметил десятник Звонец, усиленно протирая слипающиеся глаза. – Помнишь, Вьюга, прошлой зимой драка была?

Кое-кто стал усмехаться при этих словах, вспоминая, как прошлой зимой молодые кмети схватились с посадскими парнями, которым показалось, что пришлые слишком уж досаждают радегощеским девушкам. Горденя тогда так отличился, что его вспомнили многие.

– Да я отца твоего знаю, вспомнил и тебя теперь. – Князь Столпомир тоже кивнул. – Дружина, говоришь?

Горденя только кивнул.

– Откуда же ей там взяться? Может, варяги?

– Нет, княже, не варяги. Может… – Горденя еще раз оглянулся на Зимобора. – Смоляне, может. Ну, не знаю. Некогда мне было разбирать, пока голову не снесли.

– Завтра утром выступаем, – решил князь и обвел глазами гридницу. – Простите, гости дорогие, пировать на сегодня хватит, остальным спать, чтобы завтра на заре готовы были.

– Нет, княже! – вдруг подал голос Зимобор и шагнул вперед. – Не завтра. Сейчас.

Теперь все повернулись к нему.

– Это еще почему? – настороженно спросил князь. Он очень осторожно принимал решения в конце пира, зная, что думает теперь не разум, а хмель. – О невесте беспокоишься? – Он мельком взглянул на Горденю, которого отроки уже усадили на скамью в дальнем конце и поили пивом. – А я и не знал, что у тебя в Радегоще невеста. Ты не говорил. Кто она? Чья дочь?

«Твоя, княже!» – хотел ответить Зимобор, но промолчал.

– Надо выступать сей же час! – продолжал он вместо этого. – Ведь там же твоя дочь! Твоя дочь в полон попала! Если сейчас не поспешим, не найдем ее уже никогда! Она – там, в посаде! А посад… – Он оглянулся на Горденю, а тот уже спал, уронив голову на стол, усыпленный теплом и пивом после долгой холодной и голодной скачки. В его могучем кулаке на столе был зажат кусок хлеба.

Но выступить немедленно не получилось: князь побоялся вести в зимнюю ночь перепившуюся дружину, опасаясь слишком многих потерять в снегу. Дремлющие в седлах и на ходу попадали бы в сугробы и там заснули бы навек. Пришлось ограничиться тем, что пир прекратили, всем было велено спать.

Только сам князь Столпомир почти не сомкнул глаз, то вставал, то снова ложился и ворочался под шкурой, изнывая от беспокойства. Он не успел даже поверить толком, что его пропавшая, забытая дочь вернется, и вот уже ему снова грозит потерять ее навсегда! Что за напасть на этот раз? Едва ли варяги могли незамеченными попасть так далеко в глубь кривичской земли. Но если не они, то чья еще многочисленная и хорошо вооруженная дружина могла здесь оказаться? Только смоленского князя. Вернее, смоленской княгини. Князь Столпомир очень хорошо помнил ту давнюю войну с Велебором, развернувшуюся именно в этих местах. И сейчас у него была как никогда весомая причина постоянно вспоминать эту войну…