Нечто подобное прослеживается в стремлении свеев на восток и юг через Балтийское море. Экономическим стимулом для них служили восточные речные пути как источник потенциально огромных богатств — в этом качестве свеи открыли их для себя в начале VIII века в процессе неоднократных походов в этот регион и взаимодействия с местными жителями. Начиная с 750-х годов мелкие королевства Скандинавии были готовы предпринимать активные действия на основе накопленных наблюдений.

В то время, пока конунги и викинги активно искали возможности обогащения за пределами Скандинавии, люди, в чью сторону они смотрели, переживали период беспрецедентной уязвимости. Местная оборона в небольших поселениях Англии и Франкии была плохо организована и совершенно не готова к стремительным атакам. На государственном уровне и Франкское государство, и английские королевства были либо на грани гражданской войны, либо просто не в состоянии достаточно быстро отреагировать на нападение извне. Однако этот процесс был обоюдным. Несмотря на то что традиционно принято уделять внимание агрессии викингов, на протяжении большей части этого периода народы Южной Скандинавии почти постоянно ощущали угрозу со стороны своих христианских соседей. Империя франков обретала форму под ударами меча в ходе экспансионистских войн Карла Великого в конце VIII века, и Север неизбежно должен был ощущать это социальное давление в период первых набегов (император умер в 814 году, через несколько десятилетий после начала морских нападений). Деление Франкского государства в IX веке после длившейся несколько лет гражданской войны отнюдь не ослабило напряжение на датской границе, и в целом можно говорить о том, что медленно расширяющиеся государства викингов никогда не чувствовали себя полностью защищенными от нападения с юга даже в новом тысячелетии. Скандинавские военные походы почти всегда не только преследовали очевидные корыстные цели, но и несли в себе превентивно-оборонительный элемент.

Все вместе это складывается в общую картину, где насилие составляет неотъемлемую часть культуры, а экспансивная конкуренция распространяется от внутренних областей Дании до побережья Норвегии и Швеции. Но, рассматривая Салме и Ладогу как символы чего-то большего, мы начинаем видеть недооцененную составляющую феномена викингов, а именно то, что к середине VIII века этот феномен уже начал проецироваться вовне, но не на запад, а на восток — по сути, во внутренние воды. Набеги, торговля и захваты земель, которые вскоре станут привычными составляющими приключений скандинавов на западе, уже были опробованы в Балтике — «Восточном море» скандинавского мира.

Пересечение всех этих социально-экономических факторов с середины и до конца VIII века и их постепенное слияние исчерпывающим образом объясняет происходящее. На фоне долгосрочных тенденций политической консолидации как внутри Скандинавии, так и в соседних с ней странах, конкурирующие королевства Севера нуждались в источниках доходов и движимом богатстве для подпитки своих внутренних обширных амбиций. Окружающие государства были политически раздроблены, даже если входили в состав более крупных имперских структур, и не могли организовать скоординированную защиту от молниеносных нападений, за которыми следовало быстрое отступление. В результате возникло идеальное стечение обстоятельств: совпадение желаний и возможностей, спроса и предложения.

Одни и те же даты — примерно середина VIII века, 750 год или около того — снова и снова всплывают во всех обсуждениях. До нападения на Линдисфарн оставалось 40 лет. Именно тогда, по примеру датского Рибе, в Швеции была основана Бирка. Именно тогда была заложена Ладога, за которой открывались восточные речные пути. В это же время норвежские морские конунги усилили хватку на побережье и постепенно начали расширять свои владения на запад. И еще это дата похода на Салме. Экономика, политика и агрессивные морские походы как способ их расширения в совокупности создавали по-настоящему взрывоопасную смесь.

Последняя составляющая набегов викингов во многих отношениях наиболее очевидна: это люди, которые в них участвовали. В этот период концепция личности получила признание и заняла важное место в жизни общества — в поэзии, обрядах, нравственных кодексах и рунических эпитафиях, — и решающее значение приобрела личная инициатива. И теперь мы обратимся к ним.

Всего одна успешная разбойная экспедиция, для которой даже не обязательно было уезжать из дома больше чем на три недели, могла радикально изменить жизнь человека (и, конечно, оборвать жизни многих других людей). Люди, получавшие от набегов непосредственную выгоду, принадлежали к разным социальным классам, и их приобретения и приоритеты соответственно различались. Однако набеги держались не только на авантюризме и личной жадности, удачно совпавших с чьими-то более масштабными планами. Подобное предприятие, так или иначе, требовало подготовки и руководства.

На этом следует остановиться отдельно, поскольку это важный момент: мы должны отказаться от мысли, будто викингов толкала в набеги спонтанность, якобы обусловленная особенностями их «характера». Любые подобные акции требуют тщательного планирования ресурсов, продуманной логистики и подготовленных участников. В частности, это предполагает, что команда корабля будет освобождена от обычных домашних дел и другие люди возьмут на себя эти обязанности в отсутствие первых. Следует также учитывать значительные расходы и трудности чисто технического характера, а также постоянно маячившую на дальнем горизонте перспективу жестокой схватки.

Целью набегов был не только захват добычи. Они также давали возможность покрыть себя славой, проявить доблесть, совершить подвиг на глазах у всех — словом, получить все то, что так высоко ценилось в культуре викингов. Как заметил один ученый, «акт добычи серебра был не менее важен, чем само серебро». Воинственный менталитет и глубоко укоренившийся милитаризм новой знати вкупе с фаталистическими представлениями о предопределенности судьбы способствовали формированию особого мировоззрения, которое придавало нападениям викингов особый яростный пыл, превращая их почти в священную войну.

Впрочем, возможно, в каком-то смысле это и была священная война, особенно если рассматривать набеги в контексте экспансионистских амбиций христианских миссионеров конца VIII века, побудивших новую знать в качестве ответной реакции опереться на традиционные верования Севера и превратить их в свое оружие. Люди, соглашавшиеся с подобным этосом, сами становились эффективным средством его агрессивного выражения.

Кроме того, свою роль в проходивших процессах играл личный фактор. Приезжая торговать в такие места, как Линдисфарн, скандинавы своими глазами видели не только богатство монастырей, но и их полную незащищенность. Нетрудно представить, как молодой торговец (или его телохранитель) долго и безрадостно обдумывает свое жизненное положение, гадает, как его поправить, и наконец неуверенно предлагает друзьям: «Почему бы нам просто… не взять это?» В самом деле, почему нет? Эта мысль не дает ему покоя всю зиму, и с каждым днем становится все заманчивее. Может быть, они даже считали, что сами это придумали, в то время как местные морские конунги незаметно подогревали подобную идею в их головах.