— Дурак! — в сердцах бросил Кратц и первым бросился на помощь. За ним побежали и остальные.

Влетев в воду, лейтенант тут же принялся шарить по дну руками, а Готфрид отрядил каждому стражнику небольшой участок поисков — тело могло проволочь вперёд.

Наконец кто-то вытащил из воды руку. Кратц сразу же бросился к нему, взял тело под мышки и приказал стражнику брать за ноги. Так они вытащили его на берег. Бледное лицо Вальтера ничего не выражало. Лейтенант подложил руку ему под голову, и сразу же вытащил — на руке была кровь.

— Чёрт! — выругался он, но поделать ничего не мог.

Череп юноши был цел. Скорее всего, он потерял сознание, но вряд ли ему это помогло. Готфрид, выйдя из воды, мрачно оглядел юношу с ног до головы. И ему представилось, как несчастный падает в воду, пытается подняться, но его бьёт по голове передняя ось. Тяжёлое, толстое колесо вжимает его руку в песок и он, пытаясь вырваться, рвётся вверх, бьётся головой о дно телеги, и снова получает удар по затылку, теперь уже задней осью.

— Дурак! — снова выругался Кратц и со злостью пнул песок. — На телегу его, к остальным! А эти идолы в воду, да поживее.

И пошёл к лошадям.

Стражники бросились выполнять. Пока двое тащили тело Вальтера на телегу, другие, оставив кирасы и шлемы на берегу, поспешили к затопленной телеге. Несколько крепких рук взяли изваяние. Их страх не прошёл, просто они теперь не обращали на него внимания. Под водой тяжёлый камень перемещать было намного легче, поэтому его быстро сбросили в глубину и вытащили телегу на берег. Так же поступили и с другими идолами: сначала загоняли подводы с ними в реку, а затем топили эти изображения не то богов, не то духов, не то каких-то древних воинов.

Всё это время Кратц озлобленно запрягал лошадей и выводил их к дороге. Троих людей он отрядил вернуться за оставшейся на дороге подводой и так же утопить её содержимое.

Напоследок отец Тадеуш, не скрывая грусти, быстро прочитал какие-то молитвы над волнами, очевидно для того, чтобы древние боги не смогли никому навредить, и остался на берегу, ожидая последней телеги с камнями.

Остальные же двинулись к городу. Ехать в темноте, в окружении покойников было жутко и противно, но дорога домой прошла без происшествий. Когда же подводы подъехали к воротам, Кратц оставил стражников охранять тела, а Дитриха и Готфрида повёз дальше. Перед Высоким мостом он остановил телегу, спрыгнул на землю и быстро пошёл к зданию ратуши, в окнах которого ещё горел свет.

Через некоторое время он вернулся, ведя с собой несколько человек и двоих священников.

— Тела похоронить на кладбище, а родных оповестить, — донеслись до Готфрида его слова. — Байера немедля в госпиталь!

Кратц подошёл ближе и повернулся к солдатам, стоящим у телеги.

— Айзанханг! За мной!

Готфрид похлопал Дитриха по плечу, а тот только выругался напоследок.

Ландскнехты, пришедшие с лейтенантом, покатили телегу с Дитрихом к госпиталю, а Кратц, не оборачиваясь, пошёл по мосту, в сторону ратуши.

Готфрид ожидал, что придётся отчитываться о проделанной работе, но лейтенант прошёл мимо входа, направившись на другой берег Регница. Готфрид молча следовал за ним. Так они прошли ещё квартал по знакомой Доминиканерштрассе, в ноздри ударил знакомый запах копчёного пива…

— Сегодня будешь пить со мной, — бросил Кратц через плечо и свернул во двор «Синего Льва».

Они пили до самого утра. Отчаянно и горько. Кратц вспоминал солдат, которых не вернуть, ругался, рычал и гнул оловянные кружки. А Готфрид молился, чтобы Дитрих скорее выздоровел.

Прошло две недели. Две недели, полных любви и счастья. Готфрид с Эрикой жили душа в душу, почти как настоящие муж и жена. Она ждала его дома, готовила ужин, а он ходил на дознания, которых становилось всё меньше. Вот такое немудрёное житейское счастье. Маленький рай для двоих.

Самая обыкновенная карета катилась вдоль по Ланге штрассе. Чёрная, окна занавешены, кучер прятал лицо под капюшоном. А внутри находились Барс, Хэлена Каленберг и Белый.

— Мать сказала, что ей там теперь находиться опасно, — говорила Хэлена. — Что нужно действовать скорее, иначе ковен обречён. Говорила, ты знаешь, что делать. И что Готфрида сейчас нет.

Барс кивал, изредка поглядывая в щель между занавесками. Белый же сидел хмурый, тиская в руках крепкую пеньковую верёвку.

— Как бы никто не углядел, — сказал он наконец.

— Будем работать тихо, — ответил Барс.

В начале Геллерштрассе они остановились и вылезли из кареты.

— Ах, ещё повязки, — спохватилась Хэлена и вытащила из мешка, который несла с собой, две чёрные тряпки.

Барс с Белым повязали их на шею, чтобы, в случае чего, скрыть лица. Раньше времени же привлекать внимание не хотелось.

А затем они двинулись вперёд. Вот уже Геллерштрассе 16, окна по сторонам от двери плотно закрыты бордовыми шторами. На улице тихо, никого нет. Это как раз на руку.

Хэлена встала так, чтобы из окна её нельзя было увидеть, и поставила свой мешок на землю, А Барс с Белым прикрыли её от любопытных взглядов редких прохожих своими спинами. Благо улица была не самая оживлённая. Один раз маленький мальчишка в дырявых штанах попытался разглядеть, что там делает странная девушка, но Барс отогнал его прочь, и ребёнок быстро скрылся из виду.

Хэлена извлекла из мешка крепко закупоренную глиняную бутыль, почерневшую серебряную чашечку и кропило, точно такое, какое используют в церкви для кропления святой водой. Быстро налив зелья в чашку, она сунула в неё кропило и принялась обрызгивать окна готфридова дома, тихо бормоча заклинание. Капли зеленоватой жидкости неровно ложились на стекло, стены и дверь. Наконец ведьма глянула на свою работу, вылила остатки зелья обратно в бутыль и спрятала её в мешок.

— Ну что? — спросил Барс.

— Уже всё, — ответила она. — Теперь просто будьте рядом, но смотрите, чтобы она вас не увидела.

Сейчас они повеселятся, думала Хэлена. Будут стоять и тихо давиться от смеха. Ну ничего, главное, чтобы она открыла.

Хэлена набросила на голову капюшон и подняла палку, которую принесла с собой. Она была одета в лохмотья, в старую рваную ткань, как настоящая ведьма из страшного сна приходского священника. Потом она подошла к двери и постучала.

Эрику, которая сидела дома и развлекалась шитьём, этот стук насторожил. Она аккуратно отложила рукоделие. Кто же это? Нищие и калеки, которые ходят по домам и просят милостыню? Или ушлые менестрели, назойливо пытающиеся скрасить одиночество хозяйки своими песнями и не только ими? А что, если?…

Она тихо подошла к окну и заглянула за занавеску. На улице, опершись на клюку, глубоко дыша и прислонившись морщинистым, обвисшим лицом к самому стеклу, стояла старуха. Едва она увидела Эрику, как тотчас же начала хрипеть: