class="p1">Я богомолец ваш велел ея посадит в чеп [цепь]… а в ночи муж ея Нестерка с товарищи подошел, у цепи отнял – [восстановлено по контексту] ее Анютку, увел на Романов. И в той же ночи пропали у меня богомольца вашего платя всякого на десять Рублев да ея Анюткина всякой рухледи взято на семь рублев.

После такого убедительного изложения воевода велел допросить Анютку. Первые результаты превзошли ожидания: женщина призналась не только в том, о чем говорил ее хозяин, но и в обращении за советами к злым колдунам, предложившим ей множество вредоносных заклинаний, смертельно ядовитых отваров и убийственных заговоров. Выяснилось, что она не только опустила кожу в хозяйскую похлебку, но и заколдовала топорище, чтобы то выскальзывало из руки при замахе, сожгла полено под заклинание, имевшее целью иссушить хозяина и хозяйку, бросила пряжку хозяйки в печь, чтобы жена протопопа изошлась в мучениях. Перед малолетним сыном протопопа, призналась Анютка, она ставила горох со словами: «Как дух по свету ходит, так и бы он Михаийло от того гороху пошел по свету». После того как ребенок съел горох, по ее словам, произошло следующее: «От той ествы отшол и лег спать, а после де того розболелся и лежал недели с две и умре от той ествы. А летами же он Михайло был по пятому году».

Позиции обвинения, казалось, были достаточно прочными, когда Анютка внезапно стала отрицать все, о чем говорила прежде. Чтобы разрешить ситуацию, ставшую запутанной, воевода приказал устроить новый допрос. «И Протопопова работница Анютка поднята на дыбу и роспрашивана с пристрастием, а не пытана»[465]. Когда женщине показали орудия пытки, она объяснила, почему отреклась от показаний и по какой причине была принуждена сделать первоначальные заявление, обличавшие ее: «В роспросе своем и на очных ставках на себя и на приводных жонок и на Левку говорила устрашась протопопа». Выяснились неприглядные подробности: «Он де протопоп Ияков ея Анютку бил по многое время плетю и поленом и сажал на цеп и держал в подполе и стращал де ее Анютку». Были с его стороны и угрозы: «Отведу де тебя в город и будет де на Онютку Денисову и на Котеринку Подопришиху и на Оринку Паршикову да на вдовою поповю Авдотю и на Левку Новикова в даче змейных выползков и в науке порчи говорить не станешь, я де тебя велю пережечь на двое». Здесь важно отметить закономерности, различимые в поведении хозяина, допускавшего притеснения, и в реакции судейских на рассказ Анютки. Подобно другим притеснителям, о которых говорилось в предыдущей главе, протопоп понял, что попал в ловушку, из которой не может выбраться. Выслушав гибельные для него показания Анютки, он не стал возвращаться в суд, чтобы оспаривать ее версию событий или приговор. Из-за неявки он проиграл дело, потеряв служанку, работника, украденное имущество (если кража действительно имела место) и, предположительно, репутацию в глазах соседей[466]. Записи по делу заканчиваются так: «И по тому вышеписанному работница про то Протопопова Анютка и оговорные жонки и Левка Новиков освободить довелись». Женщина освободилась из заключения и от власти хозяина-притеснителя; ее отослали к мужу, беглому работнику. Анютку вновь отдали под присмотр мужчины, на этот раз мужа, но все же подтвердили ее право – право всякого живого существа – быть избавленной от крайнего физического насилия и необходимости лгать под принуждением, из-за которой она и оказалась в суде.

Пытка сыграла троякую роль в этом эпизоде из жизни Анютки, сперва приведя ее в суд, затем послужив к ее осуждению, и наконец позволив ей добиться оправдания. Прежде всего, подвергшись несправедливым пыткам со стороны хозяина, она получила моральное превосходство над ним в глазах властей. Узурпировав исключительное право суда на применение пытки и посягнув тем самым на царскую юрисдикцию, протопоп вступил на опасную территорию. Далее, поскольку изначальное признание Анютки было получено через несанкционированное насилие, ее отказ от своих слов мог рассматриваться как действие, направленное на поиск истины, а принуждение со стороны протопопа являлось фальсификацией улик. И наконец, отречение от сказанного и новые показания начинали выглядеть правдой после пребывания женщины в пыточной комнате, с устрашающей перспективой пытки при помощи дыбы. Пытка в отведенном для этого месте считалась своего рода сертификатом подлинности показаний, если же ее применяли не там, где следовало, она становилась незаконным средством для манипуляций с правдой и ее искажения.

Приведем еще один пример, когда насильственная попытка хозяина вырвать признание обернулась против него. Илья Охлебаев, казачий голова из Севска, незаконно сделал своей холопкой свободную женщину по имени Оксютка. Забрав Оксютку в свое имение, якобы для того, чтобы помочь ей, он обратил в рабство ее детей и заставил женщину выйти замуж за одного из своих людей. Когда Охлебаев с женой захворали и все их дети умерли в молодом возрасте, он обвинил Аксютку в обращении к местной колдунье бабе Дарьице: та будто бы наслала на них болезнь и смерть при помощи заговоров и отваров. Брошенная в тюрьму Оксютка, однако, сумела повернуть дело в свою пользу, объяснив, что самозваный «хозяин» выманил ее из дома под ложным предлогом, желая поработить, а затем силой вырвал у нее признание в занятии колдовством: «Тот государь Илья стал меня бедную неволить, бить и мучить без престанно, и велел мне бедной говорить Севесково города на стрелчиху на Дарицу Никифорову дочь в корене. И я, бедная, не перетерпя от того Ильи муки по ево веленью говорила на тое стрелчиху».

Обеих женщин отвезли в Москву для дальнейшего допроса. Подвергнутые пыткам, они продолжали заявлять о своей невиновности. В 1651 году– шел пятый год ее заточения в московском застенке – Оксютка направила челобитную самому царю, прося выпустить ее: «Вели, государь, меня бедную и заключеную выкинуть из темницы, что б мне бедной сидя в темнице горкой сироти не з студи и з голоду напрасною смертию не умереть». Охлебаев сделал все возможное для парирования встречного иска женщин, утверждая, что те возводят на него ложные обвинения, когда утверждали, что он вырвал из Оксютки признание под пыткой. Но его оправдания ни к чему не привели. На тот момент, когда обрываются записи по делу, обе женщины по-прежнему оставались в тюрьме, но ясно, кому в данном случае сочувствовал царь. Он отдал указание о начале нового расследования в ответ на жалобы обвиняемых, и в результате «по сыску от головства [от должности головы] он Илья Охлебаев отставлен и в тюрме сидел»[467].

Еще одно