– Да, босс? – ответила Виимо из-за спины Негодницы.

Одна рука цепко держала путы старухи. Рот Негодницы шевелился, тихо, чтобы слышала только Виимо. Кожемага не обращала на нее внимания.

– Эти двое привели кого-нибудь с собой?

Виимо надолго закрыла глаза. Лоб сморщился, снова разгладился. Свободный кулак сжался.

– Ничего не вижу, босс.

Значит, Драга еще не заметила их отсутствия. Или вышла из игры, чего не смогла сделать Фу. Как бы то ни было, Фу сейчас предоставлена сама себе.

Сама себе и слишком глубоко, чтобы теперь выбраться.

Клокшелом посмотрел на нее с прищуром.

– Сбрось плащ.

Она отпустила Жасимира.

– Шелохнись, и я выпущу тебе кишки, – предупредила она его и стащила рваную мантию через голову.

Клокшелом покосился на ее рубаху и гамаши, выискивая любой намек на спрятанное оружие. Она знала, что он ничего не найдет. Клокшелом выпятил подбородок.

– Зубы.

Фу стиснула челюсти, потом подняла меч Тавина и разрезала связку вождя. Та упала на пепел, где уже лежала мантия.

– Теперь меч.

Фу выронила клинок Сокола. Когда он ударился оземь, она почувствовала себя раздетой. Тонкая шерсть не предохранит от стрел. Ни зубов, ни стали. Легкая добыча.

Па говорил, что она возрожденный мертвый бог. Сейчас она таковым себя не ощущала. Даже Маленькой Свидетельницей.

Пульс в ушах отстукивал похоронный марш.

Она не смотрела на Тавина.

– Подведи принца поближе.

– Отпусти их, – ответила она.

Клокшелом вдавил красную полоску в шею Тавина, как раз под тенью от синяка. Тавин дернулся. Его убойный колокольчик звякнул.

– Я дважды не повторяю, – сказал Клокшелом.

Крючок в животе Фу туго натянулся. Она с трудом вдохнула через нос и повела Жасимира вперед. Безоружная. С пустыми руками. Беззубая.

Каждый удар сердца отражал то, что горело во взглядах всех Ворон:

Изменница. Изменница. Изменница.

Она оплошала. Снова посмотрела на Тавина. То, что горело в его взгляде, было гораздо, гораздо хуже.

Она не знала, зачем вообще обманывала себя, надеясь на прощение.

Он будет жить. Этого достаточно.

Когда они приблизились на расстояние нескольких шагов, Клокшелом рявкнул:

– Стоять.

Остановились.

– Дальше принц пойдет сам.

Вот оно. Она облизнула губы и отпустила Жасимира. Он покачал головой и попытался возразить из-под кляпа. Донеслось нечто вроде «ты не можешь».

– Поверьте мне, – сказала Фу, – теперь слишком поздно для этого, ваше высочество.

Она подтолкнула его к Стервятникам.

– Нет! – крикнул Тавин с дикими глазами.

Жасимир поплелся по пыли… один шаг, другой… и Клокшелом ухватил его за загривок.

Сейчас. Фу облизнула губы, сделала вдох и свистнула… И пепел у нее под ногами взорвался.

Серые, плоские руки облепили ее щиколотки. Еще пара веревок обвила горло. Она закричала, отчасти от страха, отчасти от бешенства, и забилась, как зверь в капкане.

Она забыла о кожегастах, а теперь… все пропало.

Фу успела исторгнуть яростный крик, и липкие руки заткнули ей рот.

Зола посыпалась с двух кожегастов, когда они вынырнули из-под земли – скользкие серые шкуры, похожие на бурдюки для воды. Тот, что держал ее за щиколотки, потянул их вверх за собой, пока она не повисла, подвешенная за шею и ноги.

Потом заполнились лица кожегастов. Страшные. Знакомые.

Безглазое лицо Подлеца взирало на нее с разинутым ртом, пока он сжимал ее горло все туже.

То, что когда-то было Обожателем, стало тянуть за щиколотки.

Ее охватила паника. Она цеплялась за все – за пустоту, за камень, за кости, даже за кожу. Но кожегасты просто уходили в сторону складками и тянули так, словно собирались ее разорвать.

Боль расползлась от челюсти, вниз и вверх по позвоночнику, до щиколоток. Она услышала крики, которые были не ее криками. Некоторые были похожи на ее имя. Один прозвучал так, будто его издавал Тавин.

Кожегасты ничего не говорили, поскольку у них не было для этого ни языков, ни костей, ни зубов.

В конце концов королева умудрилась даже мертвых родичей Фу превратить в ее погибель.

«Скольких еще, – спросил когда-то Жасимир, – ты позволишь им забирать?»

Она никогда не ожидала, что умрет в покое. Молодой, возможно. Но не так.

Она пришла сюда не затем, чтобы умереть.

Она пришла, чтобы позаботиться о своих.

Фу облизнула губы и превратила свой последний выдох в оглушительный свист.

Если бы Тавин был Вороной, он бы понял сигнал. Он означал «ниц».

Если бы Тавин был принцем, он бы знал, что сейчас будет.

А если Тавин был бы всего лишь Соколом, он бы умер, когда Фу выпустила зуб Феникса, горевший все это время в укрытии связанных кулаков Жасимира.

Однако Тавин был не только Соколом.

Поэтому когда циклон огня Феникса поглотил Тавина, принца и его пленителя одним жадным укусом золотых зубов, загорелся только кожемаг.

Вороны распластались на земле под аккорд железных колокольчиков. Огонь Феникса прошелся над ними, смахнув кожемагов, как искры.

Греггур Клокшелом выкатился из пламени. Кожа пузырилась на его знаках доблести. Он прыгнул на нее. Жестокий клинок устремился вниз…

И отскочил, когда Жасимир набросился на Клокшелома. Они повалились на кожегаста у нее в ногах, заставив ослабить хватку.

Фу лягала землю. Пустые пальцы Подлеца вдавливались в ее горло. Сквозь слезы она видела, как новые кожегасты выползают из-под земли, цепляясь за Ворон… она должна высвободиться… должна позаботиться о своих…

Зуб Феникса по-прежнему горел в кулаке Жасимира. Она призвала его еще раз.

Золотое пламя взметнулось вокруг нее, с жутким треском пожирая пустую кожу. Обожатель сморщился, как бумажка, и в одно мгновение скукожился. Второй кожегаст выпустил ее.

Фу рухнула на пепел, хватая ртом воздух, воняющий старым жиром.

Кожегаст Подлеца качался, шелушился и обугливался, пока не рухнул. Темные дыры на его лице исказились, когда пламя поглотило его целиком.

– За что? – хотела она спросить. – Ты продал нас им, и вот что они с тобой сделали. За что?

Он крошился, превращаясь в прах.

– Фу!..