11 июня Джордж Уигг спросил, будет ли министр иностранных дел расследовать предположение, высказанное в воскресной газете, о широком распространении сексуальных извращений в Форин Офис. Герберт Моррисон на это ответил, что занимает должность недавно и не имеет права высказывать мнение.

Пока Моррисон делал ничего не значащее заявление в палате общин, Перси Силлитоу, глава МИ-5, полетел в Вашингтон вместе со своим коллегой Артуром Мартином, «который был выбран в компанию к Силлитоу, чтобы проинформировать Гувера, поскольку считался самым искусным лжецом во всем министерстве»[803]. Надо было любыми путями уменьшить ущерб и успокоить американцев, пребывавших в ярости из-за отсутствия полной информации о расследовании и побеге. Ведь Маклин имел неограниченный доступ в американскую комиссию по атомной энергии и посещал тайные совещания по корейской войне. Мартин примирительно объяснил Роберту Лэмферу, что высокое положение Маклина в Форин Офис осложнило расследование, сделав его в высшей степени деликатным. Руководство Форин Офис запретило МИ-5 сообщать ФБР о возникших против Маклина подозрениях. Более того, Мартин признал, что теперь серьезные подозрения в причастности к шпионажу в пользу Советов возникли против Филби.

Наконец прикрытия более или менее сформировались. Британцы придерживали информацию от американцев, надеясь, что они сами разберутся. ЦРУ придерживало информацию от ФБР. А Бюро, в свою очередь, не делилось информацией с Госдепом. Каждая организация была исполнена решимости защитить себя и избежать гласности.

В тот же день исчезновение обсудили на заседании кабинета, и было решено провести самое тщательное расследование. Им должен был руководить Александр Кадоган, бывший постоянный заместитель министра иностранных дел. В помощь ему выделили сэра Невила Блэнда и сэра Нормана Брука. В компетенцию комиссии входили «в первую очередь административная служба и этика. В таких случаях наилучшее решение удается найти представителям службы». Существовало опасение, что беглецы могли создать «шпионскую систему, которая противоречила бы нашим традициям и разрушала мораль»[804].

Правительство не раскрывало карт, и Моррисон в тот же день сказал в палате общин: «Составляющие безопасности этого дела расследуются, и раскрытие их не отвечает интересам общества». Перси Силлитоу также составил краткую докладную записку для премьер-министра о двух беглецах, хотя из уцелевших документов невозможно понять, убрали из нее деятельность Бёрджесса в JBC и IRD или ее не обнаружили[805].

Гарольд Николсон поделился переживаниями относительно исчезновения в своем дневнике – в записи от 11 июня.

«Никаких новостей или идей относительно Гая Бёрджесса. …Это значит, что доверие между сотрудниками Форин Офис будет уничтожено навсегда и все начнут подозревать всех. Это утрата еще одного элемента цивилизации. Мы обычно абсолютно доверяли нашим коллегам. Теперь этого не будет. Я очень зол на Гая – чувствую, что он повел себя, как подлец, но при этом мне его очень жаль»[806].

Тем временем в Лондон был вызван Филби и в период между 12 и 16 июня подвергся допросу в МИ-512. Следователи в первую очередь интересовались, как Бёрджесс сумел узнать личность Гомера. Лиддел, который не мог поверить, что его коллеги по разведке могут быть замешаны, попытался продумать возможные сценарии: «Лично я не считаю невероятным, что бумаги, относящиеся к Маклину, могли оказаться на столе у Кима, а Бёрджесс вошел в комнату, когда Кима там не было. Или Бёрджесс мог что-то узнать из общих административных проверок, проводимых в посольстве под руководством Бобби Маккензи, хотя считалось, что при этом принимаются все возможные меры предосторожности»[807].

Но, вспоминая дело Константина Волкова, даже Лидделл понимал, что все выглядит крайне неблагоприятно для его друга. «Один из агентов британской разведки, по словам Волкова, глава департамента СЕ. Ким в то время был главой R5»[808].

Представители МИ-5 отрабатывали информацию по всем кембриджским коммунистам – сверстникам Бёрджесса и его близким контактам. Начались допросы. Джек Хьюит был вызван на беседу к Джиму Скардону в Карлтон-Хаус-Террас. «Это была маленькая комнатка, выкрашенная, как все официальные учреждения, в коричневый и кремовый цвета. Там был стол и три стула. На столе стоял телефон. Окно выходило на Молл», – вспоминал Хьюит. Скардон закурил трубку и начал разговор. «Он выглядел очень важным и авторитетным. У него был мягкий, хорошо поставленный голос и коварные манеры. Я очень старался отвечать, но не сказал ему все, что я знаю, или думал, что знаю»[809].

Розамунд Леман впоследствии утверждала, что сама обратилась к Стюарту Мензису, главе МИ-6, в пятницу и на следующей неделе была допрошена МИ-5 в «Мьюз-Хаус на Мейфэр», где рассказала о своих подозрениях в отношении Бёрджесса, Бланта и Риса. Однако в соответствующем деле МИ-5 сказано, что «она не сказала почти ничего ценного»[810]. Поллок был допрошен МИ-5 12 июня. Он сообщил, что ближайшими друзьями Бёрджесса после Бланта были У.Х. Оден, Кристофер Ишервуд, Том Уайли, Горонви Рис, Эллис Уотерхаус, Виктор Ротшильд и Исайя Берлин[811].

Кристофер Ишервуд, беседа с которым прошла 18 июня, назвал Бёрджесса «напористым и в высшей степени честолюбивым человеком, который стремился находиться близко к властям предержащим в британской системе иностранных дел»[812]. Мура Будберг, в отношении которой тоже было начато расследование, использовалась для получения информации от кружка Бёрджесса, в том числе от Джеймса Клагмена, который, как считалось, тоже замешан в побеге. Питер Поллок, Джеральд Гамильтон, Филипп Тойнби, Эндрю Реваи и Джеймс Макгиббон были включены в список особого внимания в портах. Телефоны многих прослушивались, в том числе телефон Бассетов[813].

Для Джона Лемана побег стал «небольшим, но очень сильным землетрясением в относительно тесном интеллектуальном мире нашего поколения». Все новые и новые члены круга Бёрджесса вызывались на допросы и называли друг друга. Он и сам пострадал после того, как личное письмо о сбежавших дипломатах, отправленное Стивену Спендеру, было передано журналисту. В результате возник раскол между старыми друзьями в литературных кругах. Они чувствовали себя преданными друг другом[814].