Так он и поступил, регулярно собирая своих советников в Винчестере, как в былые дни. Держался очень миролюбиво, выслушивал бесконечные прошения, обещал те или иные перемены, но не предпринимал ничего такого, что способно было ограничить его собственные привилегии, — власть монарха так же уверенно лежала на его плечах, как и горностаевая королевская мантия. Когда после этих совещаний он возвращался ко мне, все залы и покои дворца наполнялись его кипучей энергией.

— Я перестрою наши военные силы, — говорил он, — и мы возобновим войну. Я восстановлю английскую власть в Гаскони. А Гонт мне в этом поможет…

— Вы сделаете все, что сочтете необходимым, — заверяла его я.

— Я чувствую, как годы слетают у меня с плеч, — улыбался Эдуард почти как юноша.

Мы часто отправлялись на охоту — верный признак того, что Эдуард снова дышал полной грудью.

Гонт ответил на замыслы отца поклоном в мою сторону:

— Примите мою благодарность.

— Мне очень приятно, милорд.

Больше мне ничего и не требовалось: Эдуард снова стал самим собой.

Судьба переменчива, берегитесь! Никогда не поворачивайтесь к ней спиной, иначе острые зубы тотчас вопьются вам в пяту. Если я и извлекла из жизненного опыта какие-то истины, то вот эта — самая главная. Дух мой, вознесшийся было на высоту новых башен, сооруженных Уикхемом в Виндзоре, очень скоро рухнул наземь, будто под башни подвел подкоп отряд воинов, поднаторевших в осадном мастерстве. Эдуард сидел молча, оглушенный свалившимся на него известием, и лишь сжимал подлокотники трона с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Я стояла рядом, даже отважилась дотронуться до его плеча. Он, кажется, этого не почувствовал. Разумом и душой он был там, за морем, переживая страшную, невосполнимую потерю. Королевский гонец передал несколько слов — и вмиг разрушил все мои надежды, отнял у Эдуарда всю его веру в будущее. Король враз состарился у меня на глазах.

— Этот день навеки врежется в мое сердце, — проговорил он надтреснутым голосом.

Я бы оберегла Эдуарда, не дала бы ему узнать о столь сокрушительном ударе, да только как это было сделать? Он ведь был королем, на нем и лежала высшая ответственность за все. Не сознавая таящейся в его руках огромной силы, ничего не видя перед собой, кроме зрелища безжалостной бойни, о которой его только что уведомили, он сжал мои пальцы так, словно хотел выдавить из них кровь, а я ничем не могла смягчить разрывавшие его душу муки.

Погиб английский флот. Целиком. Полностью уничтожен в море у берегов Ла-Рошели при столкновении с кастильским флотом, которому не замедлили помочь французы[81]. Наши корабли были охвачены морем огня. Перепуганные лошади метались в панике туда и сюда, отчаянно били копытами, круша деревянные суда, на которых их перевозили. Командиры английских отрядов оказались захвачены в плен.

Жуткой была эта картина истребления и гибели множества людей в пучине.

Эдуард вперил в стену невидящий взгляд: в мыслях он созерцал одно — крах дела всей его жизни, первое за все его долгое царствование крупное поражение на военном поприще. От так и не вымолвил ни единого слова — ни днем, ни даже ночью: ее он провел, глядя на огонь в камине, который разожгли по его приказанию, несмотря на летнюю жару. Я сидела рядом с ним. В те бесконечно долгие часы я опасалась за его рассудок. Наутро, когда в комнату пробились первые лучи зари, он поднялся на ноги.

— Эдуард… вы совсем не сомкнули глаз. Позвольте мне…

Его ответ поразил меня.

— Я отомщу, — проговорил король ровным тихим голосом. — Я сам поведу во Францию такое войско, какого Англия еще никогда не собирала. Буду драться и верну все, что потерял. И не вернусь домой, пока не доведу дело до конца.

То были пустые мечты — чтобы понять это, хватило бы одного взгляда на его трясущиеся руки, на кожу, которая так обтянула скулы, что стала почти прозрачной.

Надо ли было мне разубеждать его? Или Гонту? Ни я, ни Гонт этого делать не стали. В словах Эдуарда звучала знакомая мне непреклонная решимость, и я знала, что спорить с ним бесполезно. Пусть он стареет, но он все еще лев, желающий доказать и себе, и всей Англии, что ее король достоин своего венца и доверия подданных. Я не стала перечить ему.

Войско собрали превеликое, а командовать его флангами предстояло Гонту и даже принцу Уэльскому, которого заставило подняться с ложа разразившееся несчастье. С большим блеском и неизбежной суматохой это войско погрузилось на корабли, стоявшие на Темзе. Я наблюдала за всем этим с берега, и мое сердце переполнилось гордостью, вытеснившей ненадолго сомнения и колебания. Эдуард в позолоченных доспехах и шлеме стоял впереди всех, ветер развевал над его головой гордые боевые знамена с геральдическими львами — на все это невозможно было смотреть без волнения. Я уже попрощалась с королем, теперь пришла пора предоставить его милости Божьей и молиться за успех его оружия.

— Я скорее умру на французской земле, чем позволю отобрать то, что принадлежит мне по праву наследования! — так поклялся Эдуард, поднявшись на борт своего флагманского корабля Grace de Dieu[82].

Меня эти слова испугали: можно ли так безоглядно бросать вызов судьбе?

Клянусь Пресвятой Девой, не зря я тревожилась.

Прошло три недели, а корабли так и не вышли в море: встречные ветры терзали берег у Сэндвича[83] и разносили в клочья дерзкий замысел Эдуарда. Тем временем в Гаскони французы овладели союзным нам городом Ла-Рошель[84]. Эдуард в крайнем отчаянии отказался от задуманной военной кампании. В Лондон, в мои жадные объятия возвратился потерявший надежду печальный старец, а я была не силах его утешить.

Унижение, которому подвергли его французы, подкосило Эдуарда. Его привычный мир рухнул. Смерть Филиппы оставила глубокую рану в его душе, но поражение в войне сломило короля окончательно. Что было в последующие месяцы, пока безвольный Эдуард сидел в Лондоне? Все крепости, еще остававшиеся в руках англичан, одна за другой подвергались ударам неприятеля, их оборона постепенно становилась невозможной. В конце концов у Эдуарда осталось в Гаскони даже меньше земель, чем он получил по наследству от своего отца.