Все его коллеги, спавшие поблизости, закрывали глаза. Только он умудрялся засыпать с открытыми глазами. Как это у него получалось, он не понимал. Но, признаться, он даже немножко гордился этой редкой своей способностью, полагая не без оснований, что она даётся природой не каждому. «Вероятно, у меня странный взгляд, когда я сплю, – думал Д. – Поглядеть бы на себя в зеркало в этот момент. Возможно, в этом взгляде есть даже что-то жуткое, – думал Д. – Надо кого-нибудь спросить, какой у меня взгляд, но неловко, конечно, спрашивать». И ещё Д. боялся, что во сне он может захрапеть – это было бы уж совсем неприлично. Но, судя по всему, он спал тихо. Надо сказать, что и все спали тихо. И сны никому не снились. Это был тихий, спокойный коллективный сон без сновидений.

Чертёжница – она почему-то упорно не спала – второй раз подошла к неподвижному Д. и робко тронула его за плечо. Д. вздрогнул, проснулся, потряс головой и спросил, в чём дело. Чертёжница (о, глупая девица!) задала Д. какой-то дурацкий вопрос. Д. ответил. Чертёжница отошла и уселась за свой кульман. «Нет, это чёрт знает что такое! – подумал Д. – Это просто безобразие! Дрыхну, как сурок!» Он попытался думать о чём-то интересном и возбуждающем. Он стал размышлять о своём деле. Но о деле на работе почему-то вовсе не хотелось думать. Видимо, рабочая обстановка этому не способствовала. Тогда Д. стал думать о Зизи. Он с наслаждением стал вспоминать Зиночкин визит, и ямочки на её щёчках, и пуговички на её кофточке, и молнию на её юбке, которую ему не удалось расстегнуть. «Ничего, в следующий раз», – подумал Д. и даже попытался представить себе в общих чертах, что произойдёт в следующий раз, когда молния будет всё же расстёгнута. Сонливость стала проходить. «Ура! – сказал себе Д. – Кажется, я нашёл верное средство от сна!» Довольный собою и благодарный Зиночке, Д. поднялся и вышел в коридор.

В коридоре, как всегда, курили. Несчастье Д. заключалось в том, что он был некурящим. Как-то так получилось, что с детства Д. не пристрастился к курению. Мальчишки-приятели старались его научить, подсовывали ему обслюнявленные, противные чинарики, а иногда и свежие папиросы. Но аппетит к курению у Д. не возникал. Теперь, где-нибудь в гостях, после выпивки, в присутствии женщин, которые ему нравились, Д. закуривал иногда сигарету, но почти всегда оставлял её в пепельнице недокуренной. Курильщик из него не получился. «Вот и хорошо! – говорили ему. – Курить вредно, да и денег на сигареты много уходит! Вот и прекрасно! И не кури!» Но на работе Д. сожалел о том, что он некурящий.

Курившие не спали. Целыми днями, погрузившись в синий табачный дым, они стояли в коридоре, подпирая спинами стены, и сосредоточенно, не спеша затягиваясь, курили сигарету за сигаретой. Дым они выпускали изо рта и из ноздрей. Выпускали артистично, виртуозно, талантливо, попросту изумительно. Кольца дыма, то маленькие, то большие, то круглые, то эллипсовидные, то плоские, то изогнутые, плыли к потолку, догоняя друг друга, сплетаясь друг с другом, расплываясь в воздухе и образуя причудливые загадочные фигуры. Под потолком образовывались плотные, слоистые, дымные облака. Кое-кто из курильщиков умел даже выпускать дым из ушей, что было предметом жгучей зависти для всех остальных. Курили мужчины. Курили и женщины. Курила молодёжь. Курили и старички. Все курили целыми днями напролёт с упоением, со страстью, самозабвенно. Курили и, естественно, не спали. Не было у них времени на сон. Курение сопровождалось длинными, неторопливыми разговорами о том о сём: о погоде, о важнейших новостях, о международном терроризме, о положении в Китае, о рыбной ловле, о выращивании цветов, о модах, о воспитании детей, о землетрясениях, о наводнениях, о летающих тарелках, о снежном человеке, об эстрадной музыке, о жизни в других мирах, о лечении насморка, о философии дзен-буддизма, о современной и будущей архитектуре, о диете для похудения, о хоккее, о шахматах и о прочем.

Увы, Д. не мог принять участия в этих увлекательных беседах. Просто так, не куря, стоять в коридоре было неловко. И Д. не стоял. И Д. сидел за своим кульманом, борясь со сном. Или уходил в библиотеку и в сотый раз просматривал последние номера журналов.

Выйдя в коридор, Д., как всегда, заметил силуэты курильщиков, расплывавшиеся в густом дыму. Из дымного облака до него донеслось кем-то сказанное:

– Всё это болтовня. Никакой катастрофы не будет. Это было бы слишком бессмысленно. История не совершит такую ошибку. Я верю в её разумность. Сейчас, когда открываются такие перспективы! Нет, нет, человечество не исчезнет! Мир не погибнет! Нет!

Д. приблизился к облаку и вошёл в него. Говоривший продолжал:

– С тех пор, как человечество себя помнит, идут разговоры о грядущем конце света. Его боятся, но притом и ждут с каким-то сладострастным ужасом. Всем хотелось бы на него поглядеть, всем хотелось бы при сём присутствовать, всем хотелось бы быть последними на Земле. Действительно, приятно думать, что после тебя уже ни черта не останется – только темень и пустота. Шиш с маслом! Конца мы не дождёмся! После нас ещё будет кое-кто, ещё многое после нас случится! И не напрасными окажутся мучения тех, кому было плохо на этой планете! И не забудутся восторги тех, кому в этом мире было хорошо!

– Вы оптимист! – сказал Д. – Оптимизм всегда воодушевляет. Но он и ослепляет притом. Неужели вы ничего не чувствуете, не замечаете, не подозреваете? Неужели вас ничто не смущает, ничто не тревожит, ничто не пугает? Неужто вы не допускаете мысли о том, что судьба человечества окажется трагичной? Где гарантия того, что оно, это странноватое и далёкое от совершенства человечество, натворив столько глупостей, наделав столько ошибок и не совершив того, что оно могло бы совершить, выйдет сухим из воды и ловко выскользнет из когтей злого и беспощадного рока? Где гарантия того, что материя, пространство и время ещё нуждаются в нас? Где гарантия того, что Бог, если он существует, ещё не устал взирать на нас со своих высот, что мы ему ещё не надоели, ещё не наскучили, ещё не опротивели, что мы ещё не вызываем у него приступов тошноты? И не резонна ли мысль о том, что прошедшая история человечества не что иное, как маленький набросок, небрежный этюд к будущей грандиозной картине, за которую ленивое время ещё не взялось и за которую оно неизвестно когда возьмётся – подрамника нет, холст не готов, краски ещё не куплены, да и кистей подходящих пока не хватает. Когда же это гениальное полотно будет окончено, никто и не вспомнит о неказистом, кое-как, безо всякого усердия написанном этюде, и он будет долго валяться, покрытый плесенью и голубиным помётом, где-нибудь на чердаке у вечности, пока не изгрызут его мыши, пока он не рассыплется в прах.

– Вот именно! – сказал другой курильщик, до сих пор молча дымивший своей сигаретой и поглядывавший на спорщиков исподлобья. – Человечество страдает манией величия, и этот его недуг, видимо, неизлечим. Кто мы такие? Что мы такое? С какой простодушной смелостью мы кривляемся и проказничаем перед спокойным, невозмутимым лицом вселенной! Это же просто ребячество! Мы всего лишь вчера появились на этой маленькой, жалкой планетке под боком у неприметной, заурядной звезды. Появились неведомо почему, неведомо зачем. И однако уверены в том, что завтра же не исчезнем, что время к нам благосклонно, что время нас пощадит, что время нас даже побаивается. Смешная, но притом и чудовищная самоуверенность! Чудовищная!