— Только смерти в бою, — невозмутимо ответил Гаральд. — Смерти, достойной викинга.

— За этим дело не станет, — холодно процедила повелительница, словно ответ почему-то расстроил ее.

Гаральд отвел от нее взгляд и тут же встретился со взглядом Марии. Девушка сразу же опустила голову, однако норманн чувствовал, что «венценосная» все еще исподлобья наблюдает за ним и повелительницей.

— Но уже через два месяца силы норманнов понадобятся нам для похода в Сирию и Месопотамию, — мстительно напомнил императорской чете стратег Зеноний. — Если только мы хотим подавить там восстания сарацинов и персов и сохранить за собой эти территории.

— А что скажет первый министр? — спросил василевс.

— Восстание назревает. Если оно станет таким, что расположенные в Сирии войска, в состав которых входит и легион норманнов, не смогут его подавить, мы перебросим туда новые легионы.

— Но к тому времени очистим прибрежные воды империи от пиратских стай, — уверенно завершила его мысль повелительница.

Император с минуту наслаждался вином, которое отпивал мелкими глотками, и молчал. Он уже понимал, что между конунгом норманнов и стратегом назревает серьезный конфликт, но при этом отказывался верить, что в основе его — всего лишь взгляд на то, какими силами и способами бороться с пиратством. Иное дело, что Зенония раздражает присутствие на этой беседе племянницы императора, которую он давно присмотрел в качестве невесты для своего беспутного сына Теодора…

Впрочем, василевс и сам не мог понять, почему Зоя так настаивала на том, чтобы, «участвуя в таких беседах с иностранцами, Мария могла хоть как-то приобщаться к решению государственных дел, набираться опыта». Неужели стратег уговорил ее принять сторону Теодора, склонив Марию к более приязненному отношению к его отцу, которого племянница попросту не могла терпеть? Или это уже попытка навязать ее в невесты норманну? А может, всего лишь отвлекающий маневр — чтобы за легким флиртом между первой невестой империи и Гаральдом ловко скрывать свой собственный флирт с юным викингом?!

— Через два месяца мы решим, какой части норманнских легионов нужно будет отправиться в этот поход, — молвил император и сообщил, что все, кроме принца Гаральда и Марии, имеют право покинуть дворец. Произнеся это, он поднялся и направился к массивной резной двери, ведущей в соседнюю комнату, которую — из-за большого, смахивающего на грот, камина — при дворе именовали «пещерой мудрости».

Белое вино сменилось красным, к прежнему набору еды прибавились восточные сладости, а в довольно просторной комнате, уставленной высокими кожаными креслами и двумя приземистыми столиками, остались теперь только императорская чета, племянница василевса Мария и Гаральд.

Стены этой «пещеры» были лишены каких-либо ковров, картин или гобеленов, вообще чего бы то ни было такого, что отвлекало бы ее обитателей от созерцания черного сводчатого зева камина, в глубине которого мерно полыхало пламя, поддерживаемое слугами, находившимися где-то за стеной. Этот первобытный огонь в глубине пещерного камина завораживал, заставляя отвлекаться от того, что составляло суть земного мира, и задуматься над вечностью того, что до поры скрыто за чернотой мира потустороннего.

Повелительница несколько раз лениво хлопнула в ладоши, и откуда-то из верхнего яруса невидимый присутствующими чтец начал читать какие-то эллинские сказания. Скорее всего, это были строфы из любимой византийцами «Илиады», фрагменты которой Гаральду не раз приходилось слушать из уст нескольких странствующих певцов-декламаторов на площадях небольших городов и в тавернах.

Однако чтение этих сказаний длилось недолго. Повелительница вновь несколько раз хлопнула в ладоши и потребовала:

— О доблестном рыцаре Роланде! При европейских дворах, — объяснила она Гаральду, — сейчас входят в моду сказания, или, как их еще называют, «тирады о рыцаре Роланде»[91]. Я приказала нашим послам и купцам привозить из Франции, Испании, Италии и других земель новые книги, песни о рыцарях, об их подвигах. Сейчас появилось много сказаний о рыцарской верности, о преданности своему королю, о турнирах и дамах сердца. Мне хочется, чтобы Константинополь стал одним из центров европейского рыцарства, столицей рыцарской поэзии. По-моему, вам это тоже интересно, разве не так, принц Гаральд?

— Я воин, а не трубадур, — сдержанно ответил конунг конунгов.

— А нам известно, что вы не только знаете наизусть несколько норвежских саг, но и сами сочиняете их и поете под аккомпанемент арфы или виолы, словом, какого-то музыкального инструмента.

— Мы его называем просто — «пятистрункой». Но не станете же вы считать меня странствующим музыкантом?

— Вы — странствующий воин. Но даже конунг Гуннар именует вас скальдом.

— Талантливейшим из скальдов, — уточнила Мария. И в ту же минуту вновь ожил декламатор, который речитативно запел по-латыни:

Король наш Карл, великий император,

Провел семь лет в стране испанской.

Весь этот край до моря занял,

Взял приступом все города и замки,

Поверг их стены и разрушил башни,

Не сдали только Сарагосу мавры.

Марсилий-нехристь там царит всевластно,

Чтит Магомета, Аполлона славит…

Однако песня продолжалась недолго, повинуясь какому-то знаку императора, который давал понять, что прибыл сюда не для того, чтобы наслаждаться пением трубадуров. Зоя вновь дважды хлопнула в ладоши и разрешила певцу удалиться.

— А теперь я хочу сказать о том, о чем не желал говорить в присутствии своих чиновников, — нарушил молчание император, когда слуга наполнил кубки вином. — Я уже не могу полагаться только на войска империи. Византийские полки набираются из воинов тех подчиненных империи народов, которые уже открыто бунтуют или же готовятся к большим восстаниям, рассчитывая при этом на помощь врагов моей державы.