Придерживаясь порядка, отец Родион должен был бы задать жениху и невесте еще несколько вопросов относительно родства, кумовства и согласия родичей на брак, но он понимал, что сейчас это уже не важно. Похищенную и не отбитую до исхода ночи девицу нельзя вернуть родным без урона для чести. Раскрыв свою потрепанную драгоценную книгу, полученную в наследство чуть ли не от самого Пиония, отец Родион начал молитвословие.

Прямислава слушала про Исаака и Ревекку, внимала, как отец Родион испрашивает Божьего благословения на обручение, и едва могла опомниться от изумления – главного сейчас ее чувства. Свое первое венчание она помнила смутно, однако нынешнее от него отличалось, как небо от земли! Как велики были пышность и блеск ее первого брака, как много знатных гостей, нарядных мужчин и женщин толпились вокруг нее тогда, какое торжественное богослужение развернулось под началом владимирского епископа, прибывшего в Берестье нарочно для нее. И все это делалось ради маленькой девочки, едва понимавшей, какой поворот совершается в ее судьбе, и совсем не знавшей того взрослого дядю с бородой, который стоял рядом с ней, возвышаясь головой, как ей казалось, под самый купол, и своей большой чужой рукой надевал на ее детский пальчик золотой перстень с красным камнем. Ее главной заботой тогда было не уронить перстень, в котором один ее палец чувствовал себя слишком просторно, а два, увы, не влезали.

Где теперь тот перстень, где тот дядя с бородой? Прямиславе хотелось смеяться – такой счастливой она чувствовала себя сейчас и такими далекими, даже забавными казались ей все ее прежние недруги и беды. Теперь она и впрямь связана с Ростиславом навеки, и это наполняло ее такой силой и верой, будто за плечами вдруг выросли крылья.

Им подали кольца, чтобы жених и невеста троекратно обменялись ими; нынешнее кольцо было как раз по пальцу Прямиславы, и она удивлялась, где Ростислав его взял.

– Перстнем дадеся власть Иосифу в Египте, перстнем прославися Даниил во стране Вавилонстей, перстнем явися истина Фамари, перстнем Отец Наш Небесный щедр бысть на сына Своего: дадите бо, глаголет, перстень на десницу Его… – торжественно провозглашал отец Родион.

При всех познаниях, почерпнутых в Апраксином монастыре, Прямислава с трудом понимала, при чем тут земля Египетская и Даниил, зато становилось гораздо яснее, почему желание «поганцев» справлять церковные обряды было таким нестойким. Поди разберись, выйдя из леса, почему твоя свадьба должна благословляться не Мокошью и Живой, а каким-то Иосифом с его властью в Египте! Не говоря уж о том, что о существовании Египта какой-нибудь бортник Пасмура слышал во время венчания первый и последний раз в жизни…

– Сочетай Господь их в едину мысль, венчай их в едину любовь и совокупи их в едину плоть…

И совсем не так отзывались в сердце Прямиславы слова, которые когда-то относились к Юрию Ярославичу. Бог соединил ее с тем, кого она действительно любила, и эту связь уже не смогут разорвать ни княжеские раздоры, ни церковные грамоты.

«Отче наш»… Три глоточка меда из чаши (о такой роскоши, как вино, в глуши и вспоминать не приходилось), троекратный обход вокруг аналоя под пение одинокого, но гордого своей должностью дьяка Орентия… Всё. Они вышли вместе с отцом Родионом из церкви, и теперь Прями-слава стояла на пестром домотканом половичке уже замужней женщиной. Она опять перестала быть «Вячеславовой дочерью» и сделалась «Ростиславовой княгиней». И само имя мужа, которое отныне носит и она сама, казалось ей прекраснейшим на свете.

– Ты где кольцо раздобыл? – шепнула она, держась за руку Ростислава и улыбаясь жителям села, которые выбрались из домов поглядеть на такое диво.

– В Белзе заказал. Мы же там еще венчаться собирались, помнишь, и бояре хором кричали. Мне его принесли как раз в то утро, когда мы из города бежали. Я кольцо с собой взял, хотел показать, да не до того было.

Прямислава снова улыбнулась. Все-таки они обвенчались, хотя совсем не там, не тогда и не так, как предполагалось. Главное – с кем ее соединил долгожданный Божий венец, а с этим все обстояло именно так, как она хотела.

Из церкви отец Родион повел их к себе: его избенка стояла бок о бок с церковью. Молодая матушка Макрина первым делом захлопотала, разбирая сундук и прикидывая, какой из своих повоев пожертвовать новобрачной: по обычаю, покрывать голову невесте следовало наутро, но матушка, услышав еще в церкви что-де «грех случился», сделала из этого правильные выводы. Вдвоем с девушкой, то ли родственницей своей, то ли челядинкой, они собирали на стол, а какая-то бабка в это время торопливо перешивала хозяйкин повой по голове Прямиславы.

Вдвоем со старухой попадья расплела ей косу, заплела две, обвила их вокруг головы и покрыла повоем; бабка при этом пела тонким пронзительным голоском:

Вчера тебя, косынька, девицы плели,

Заплели косыньку трубчатую;

Сегодня же косыньку свашеньки плетут,

Расплели косыньку трубчатую,

Заплели косыньку двойчатую…

Прямислава слушала, то подавляя смех, то утирая слезы на глазах. Как глупо все же у нее получилось! Тогда, в первый раз, Юрий устроил попойку по случаю свадьбы, на которой новобрачная не присутствовала. И не торжество в соборе Берестья, и не долгие пиры с медвежьей борьбой, как на княжеских свадьбах, а вот эту бедную избу, эти печеные яйца на непокрытом столе, эту бабку с коричневым от загара морщинистым лицом она, Прямислава Вячеславна, Ростиславова княгиня, будет вспоминать всю оставшуюся жизнь. Это и есть ее настоящая свадьба – самое главное, самое яркое событие в жизни каждой женщины, когда весь мир, пусть всего несколько дней, существует только ради нее.

Потом уселись за стол, и Прямислава чуть ли не с благоговением смотрела на кувшин с квасом, половину каравая и горшок каши, который попадья собственноручно сняла со старинной маленькой печи. В женском уборе, без привычной косы на спине, Прямислава чувствовала себя неловко, но это же непривычное ощущение наполняло ее гордостью и торжеством. Попадья Макрина угощала их с Ростиславом кашей, по обычаю выдав одну ложку на двоих, жалела, что родителям новобрачных не привелось их сейчас видеть. Качала головой, когда ей отвечали, что у жениха нет в живых отца, а у невесты – матери. Бабка сыпала цветистыми обрядовыми пожеланиями счастья, здоровья, богатства и умножения рода, а в дверях толпились таишинцы, собравшиеся поглазеть на диво – свадьбу двух чужаков, на заре вышедших из чащи. Не лешие, слава богу, раз с крестами на шеях и не боятся войти в церковь и в дом, защищенный знаками солнца и грома небесного…

Потихонечку незваные гости, особенно мужчины, стали просачиваться ближе к столу, чтобы в ответ на поклоны и пожелания получить заслуженную чарочку. Осмелев, несколько женщин завели уже величальную свадебную песню «Как сидит сокол на колышке…». Возможно, дело дошло бы и до плясок, как вдруг сквозь разгулявшуюся толпу пролез человек с мечом у пояса.

Прямислава положила ложку, Ростислав поднялся с места. Вошедший был похож скорее на жителя большого города, чем на таишинского смерда, да и гости оглядывались на него с удивлением. А вслед за ним из сеней пробирались еще четверо или пятеро отроков. Не дойдя до стола двух шагов, первый остановился. Встретился глазами с Ростиславом – тот положил руку на рукоять меча. На лице незнакомца отразились тревога и понимание, но не удивление.