Я уже понял, что такая явная ложь указывает на особую тревожность нынешнего времени: несмотря на то что капитализм проник фактически во все закоулки повседневной жизни, связанная с этим деятельность до сих пор формально считается нелегальной. Чтобы ее узаконить, режим должен официально поменять свою идеологию. Поэтому неудивительно, что гиды не отказываются от устаревших установок: не было такой команды, а что-то предпринимать (просто подумать и высказать свои соображения) по своей воле крайне опасно. Ну а если власти пойдут на изменения, то это будет скрытым признанием существования таких вопиющих противоречий, которые в данное время просто не полагается обсуждать.

Тем не менее с психологической точки зрения ложь в этом обществе не является таким табу, как почти во всех других культурах. Северокорейцы понимают, что вранье – это естественный способ существования. Это механизм, обеспечивающий выживание. Потому что в этой весьма специфической версии реальности сама ткань правды соткана из нитей лжи. Очень часто люди просто не знают, что многое из того, во что они верят, ложь – настолько крепко они вплетены в эту ткань, настолько искажено их представление о мире и о месте своей страны в нем, настолько пропитано ложью всё, чему их учили с малых лет.

Один из самых устрашающих ритуалов повседневной жизни, одновременно являющийся оригинальным инструментом режима во внутренней психологической войне со своими гражданами, – это так называемые «собрания самокритики», которые в свое время были широко распространены в Советском Союзе и маоистском Китае. Такие собрания проводились и в классах начальной школы, и на рабочих местах. В этих упражнениях по самоуничижению необходимо процитировать какой-нибудь гениальный труд Великого Вождя, Любимого Руководителя или Уважаемого Маршала, а затем привести пример того, как либо вы сами, либо, что чаще, кто-то из ваших товарищей, находящихся сейчас с вами в одной комнате, не смогли соответствовать этому высокому идеалу. Конечно, как и все аспекты повседневной жизни, эти собрания со временем стали просто показухой. «Собрания самокритики» могут привести к тому, что вы разругаетесь вдрызг со всем своим окружением (суть таких мероприятий и состоит в том, чтобы посеять семена недоверия). Поэтому наиболее мудрые стали к этим сессиям готовиться заранее, договариваясь с ближайшими друзьями и разрабатывая сценарии того, как вы будете друг друга обвинять в каких-то незначительных прегрешениях. Твой черед на этой неделе, мой – на следующей. Таким образом можно избежать истинной вражды, которая, раз зародившись, неизбежно станет причиной уже настоящих, а не деланных взаимных обвинений. Накапливаясь как снежный ком, они могут легко привести к очень опасным последствиям для обеих сторон. Заранее придуманные сценарии драмы – это благодатная почва для того, чтобы ложь становилась «удобной правдой» как для обвинителя, так и для обвиняемого.

Поэтому когда я вижу, что корейские гиды врут мне прямо в глаза, я не чувствую себя оскорбленным, как, вероятно, было бы в любом другом месте мира. Ведь я тоже врал им бессчетное число раз, причем так же неубедительно. О том, кто я такой, о своей работе и взглядах на жизнь. Поэтому встает ВОПРОС: насколько далеко могут зайти любые отношения между двумя людьми, если практически всё, что составляет их отношения, является неправдой, произрастает из лжи?

Этот вопрос всегда заставляет меня отступить. Обдумывать всё с ним связанное я предпочитаю в сравнительно уютном месте, на безопасном расстоянии, уже после того, как покину эту страну. А вот моим северокорейским друзьям – если у иностранца вообще могут быть друзья в Северной Корее – этот вопрос приходится игнорировать на протяжении всей их жизни.

В результате я понял, что временами они даже нисколечко не осознают, что лгут. Они постоянно живут в такой трудной и противоречивой действительности, что правду становится всё труднее и труднее распознавать.

У этого есть и экономические последствия. Ведь, например, туризм – это бизнес, для которого нужна твердая валюта. Одной из «официальных валют» страны является идеализм[66]. Но эта «валюта» со временем девальвируется не в меньшей степени, чем северокорейская вона. Это еще одно отражение двоемыслия, характерного для северокорейского сознания. Когда ты собственными глазами видишь одно, но открыто говоришь прямо противоположное. Когда тихо тлеет огонь постоянной внутренней борьбы между общественным долгом и личными потребностями.

* * *

Как и холмы близ Вонсана, горные утесы вокруг водопада Уллим напоминают, как говорят, складную ширму – один из самых изысканных элементов домашней обстановки в Восточной Азии. Звук падающей воды слышен еще до того, как водопад появляется в поле зрения. Перейдя мост через ручей, мы увидели водопад сквозь богатую летнюю листву. Вода падает каскадами с 75-метровой высоты, вытекая из какого-то скрытого посереди скалы источника. Она разбивается об огромный каменный выступ, с которого стекает вниз, в небольшой водоем. Рядом с водопадом в камне вырезана дата – 2001, которая выкрашена в красный цвет. Странно, что 2001, а не какой-то там год по летоисчислению чучхе. В 2001-м построили окружающую водопад конструкцию, которая, по всей видимости, должна была придать месту вид туристической достопримечательности. Тропинка, ведущая вверх, замощена. На другой стороне водоема стоит треугольный чайный домик, из которого должен открываться великолепный вид, хотя Ро говорит нам, что этот домик больше не работает.

Я догоняю Алека и Александра. Ро удаляется, чтобы переговорить с тем пожилым часовым, который тенью следовал за нами всё это время.

«Может, быть тебе следует что-то сказать Мин», – шепчу я Алеку.

«Да, точно, – говорит Александр. – Это может вылиться в серьезные неприятности. Что, если горничная найдет флешку в ее номере и передаст службе охраны?»

«Мы можем сказать, что она наша».

«Но что она делает в комнате Мин? – возражает Александр. – Да пошло оно всё. Я не хочу в это ввязываться. У меня нет желания оказаться в местной тюрьме».

«Более вероятно, что горничная оставит флешку себе, – говорит Алек, – для личного пользования. Ну или чтобы продать на чанмадане или где-нибудь еще».

«Но если Мин поймают, – шепчет Александр, – ты знаешь, что случится. Мне будет жаль ее».

На самом деле, представить, что МОЖЕТ случиться, достаточно сложно. Могут наказать за хранение иностранного носителя информации. До сих пор это считается преступлением и достаточно серьезным. Хотя наказание вряд ли было бы таким же суровым, как в случае с Ынчжу в начале 2000-х годов. Некоторые перебежчики утверждают, что сейчас в таких ситуациях можно откупиться с помощью взятки.

Мы возвращаемся на парковку. Мин вытащила из багажника машины свой чемодан и рассыпала его содержимое по асфальту. Хва и Ким стоят рядом, наблюдают и нервно курят. Да, даже Ким – который бросил курить несколько лет назад – сейчас закурил. Охранник в коричневой униформе стоит на некотором расстоянии и подозрительно наблюдает за происходящим. Этот парень, если захочет, может создать нам проблемы. Я вспоминаю, что купил в дьюти-фри пекинского аэропорта блок «Camel» – он до сих пор лежит в моей сумке. Я достаю сигареты и предлагаю ему одну пачку. Он улыбается и снисходительно ее принимает. Алек подходит и, так как он лучше всех говорит по-корейски, заговаривает с охранником о какой-то ерунде, чтобы отвлечь его от панических поисков Мин.