Всего за годы Великой Отечественной войны с исконных мест проживания в СССР было переселено: немцев — 949 829 чел., чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев — 608 749 чел., крымских татар, болгар, греков и армян — 228 392 чел., калмыков — 91919 чел., «немецких пособников» и «фольксдойче» — 5914 чел. и др. Положение депортированных людей («спецпереселенцев») на новых местах проживания было тяжелым. Депортация привела к резкому росту смертности среди репрессированных народов: в 1944–1946 гг. умерли 23,7% чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев, 19,6% крымских татар, греков, болгар и армян, 17,4% калмыков{1657}. В настоящее время депортации народов признаны преступлением — 14 ноября 1989 г. была принята Декларация Верховного Совета СССР «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав», 26 апреля 1991 г. Верховный Совет РСФСР принял закон «О реабилитации репрессированных народов».

В заключительный период Великой Отечественной войны, в том числе при помощи Всеславянского антифашистского комитета (ВСАК), советские власти приняли меры по урегулированию «польского вопроса». Был проведен «обмен населением» между Польшей и СССР. Подписание советско-польского договора в апреле 1945 г. было представлено советской пропагандой как укрепление славянского единства, направленного, в том числе против Германии{1658}. В целом политика по отношению к зарубежным славянам, государства которых были освобождены Красной Армией, с помощью ВСАК была направлена на формирование советской сферы влияния в Европе{1659}.

В конце войны произошло ослабление антигерманской пропаганды и перевод ее с «национальных» на «классовые» рельсы{1660}. Нагнетание ненависти и мстительности по отношению к вражеской нации становилось нецелесообразным, поскольку могло привести к усилению сопротивления наступающим советским войскам со стороны гражданского населения Германии. К тому же у советского руководства впереди была перспектива взаимодействия с германским народом после войны. 6 ноября 1944 г. И.В. Сталин подчеркнул, что «советские люди ненавидят немецких захватчиков не потому, что они люди чужой нации, а потому, что они принесли нашему народу и всем свободолюбивым народам неисчислимые бедствия и страдания»{1661}. Особенно ярко изменение политики по отношению к немецкой нации проявилось в «осаждении» И.Г. Эренбурга, который в опубликованной 11 апреля 1945 г. статье «Хватит!», фактически призывал к поголовной ответственности всех немцев за преступления нацистского режима{1662}. В ответ 14 апреля 1945 г. начальник УПиА ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров опубликовал статью под красноречивым названием «Товарищ Эренбург упрощает», в которой подверг жесткой критике тезис И.Г. Эренбурга о том, что «все немцы одинаковы и что все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев», и поэтому «все население Германии должно разделить судьбу гитлеровской клики». Г.Ф. Александров подчеркнул, что «Красная Армия… никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ»{1663}. Статья Г.Ф. Александрова имела настолько высокое политическое значение, что была перепечатана в советской региональной прессе (например, в дальневосточной газете «Тихоокеанская звезда»{1664}).

Приглушив антинемецкую пропаганду, советское руководство, тем не менее, не собиралось допускать уклона в обратную сторону. Постановление ГКО от 3 февраля 1945 г. предписывало «жестоко расправляться с немцами, уличенными в террористических актах». Распоряжение Ставки ВГК от 20 апреля 1945 г. предостерегало: «Улучшение отношения к немцам не должно приводить к снижению бдительности и к панибратству с немцами»{1665}. Пресекалось излишнее «очеловечивание» немцев в материалах пропаганды{1666}. В августе 1945 г., во время Советско-японской войны, опыт антигерманской пропаганды и разожженные среди населения СССР антинемецкие настроения были использованы для повышения эффективности антияпонской пропаганды. Советская пресса утверждала, что японцы действовали так же, как германские нацисты, — «вероломно, коварно, по-волчьи», называла их «дальневосточные гитлеровцы», разоблачала сходство японской империалистической идеологии с нацистской, в том числе «японские планы господства над миром», «бредовую теорию “высшей расы”» и «доктрину “нации без земли”»{1667}.

В заключительный период Великой Отечественной войны в СССР в советской политике возобновился изоляционизм. С одной стороны, советская пропаганда говорила об ожидавшемся более сильном росте патриотизма и национального самосознания после Великой Отечественной войны, чем это произошло после Отечественной войны 1812 г.{1668} С другой стороны, советское руководство опасалось того, что если из Европы «декабристы несли прогрессивные идеи», то теперь «просачивается реакция, капиталистическая идеология». Поэтому была поставлена задача отслеживать, «какое впечатление остается у солдата и офицера от пребывания в иностранном государстве», и своевременно реагировать на настроения военнослужащих, прибывших из освобожденных стран Европы домой{1669}. Действительно, попав в Западную Европу, советский солдат убедился, что об уровне жизни в европейских странах советская пропаганда говорила неправду{1670}. Например, в 69 сд 65-й армии некий капитан Б. (в докладной записке ПУР особо подчеркивалось, что он выполнял обязанности «агитатора») «стал ярым поклонником всего немецкого»{1671}. Характерно, что и германская пропаганда в конце войны отмечала как положительный для Германии факт, что «русский народ получил возможность узнать, что представляет собой Западная Европа»{1672}. Поэтому в СССР, а также в подразделениях Красной Армии, расквартированных за рубежом, была развернута борьба с «низкопоклонством»{1673}. В том числе не допускалось распространение германофильских и других «прозападных» взглядов в науке{1674}. Под предлогом борьбы с «космополитизмом» — «идеологией, чуждой трудящимся»{1675}, после войны в СССР была развернута борьба с положительным образом стран-союзников, который во время войны активно создавался самой советской пропагандой{1676}. Несомненно, эта политика касалась и западных территорий Советского Союза — особенно Прибалтики, где, как уже говорилось, во время оккупации возникли сильные «прозападные» настроения, связанные с ожиданием помощи от Великобритании, США, Швеции и Финляндии.