Лили захлестнуло чувство горечи и безвозвратной потери. Оно, словно кокон, окутало ее вязкими нитями и так больно сдавило грудь, что ей показалось – она вот-вот лишится чувств.

– Я надеялась, что он любил меня, но это было не так.

– Возможно, он любил тебя чересчур сильно?

– Чересчур сильно? А разве можно любить чересчур сильно? – спросила она с безмерной усталостью в голосе.

– А что, если он любил тебя так… как не должен был? – стараясь говорить спокойно, предположил Морган.

Сердце Лили судорожно забилось, словно пыталось разорвать обволакивавший ее кокон безысходной печали. Она вспомнила о том, как будучи девочкой-подростком то и дело мысленно оправдывала тот или иной не совсем уместный поступок брата, как ее щеки загорались от смущения, когда она, входя в комнату, ловила на себе его пристальный, словно прожигавший ее насквозь взгляд. В такие моменты она говорила себе, что Клод, должно быть, задумался о чем-то и видел перед собой не ее, а нечто совсем иное… И все же в глубине души она ощущала непонятную тяжесть, похожую на боль. Может быть, именно это и заставляло ее идти наперекор ему? Может быть, подсознательно она и тогда понимала, что если не разорвет их отношения до того, как они с Клодом перейдут некую грань, то уже не сможет этого сделать никогда?

Мучительные вопросы будоражили ее сознание, но ответа на них по-прежнему не было. Клод мертв. И его тайна погребена вместе с ним.

Лили не слышала, как сзади к ней подошел Морган. Она почувствовала исходившее от него тепло, только когда его руки обвили ее плечи. Ей хотелось закрыть глаза и откинуться ему на грудь, но она не могла шевельнуться. Лили боялась, что от малейшего движения трещины, раскалывавшие ее измученную душу, пройдут по всему телу, оно распадется на мириады мельчайших частичек, и она исчезнет. Разобьется вдребезги. Как фарфоровая чашка.

– Лили, – сказал Морган, притягивая ее к себе. – Мне очень жаль. Лучше бы ты никогда не знала всей правды о своем брате. Но все не так уж и плохо. Ведь в этих набросках – твое спасение.

Лили резко обернулась и взглянула на него:

– О чем ты?

– Я говорю о набросках. Тебе достаточно предъявить их в суде, и дело будет решено в твою пользу. Докажи, что ты никогда не была безнравственной женщиной, что тебя обвинили совершенно напрасно. Тогда у судьи не будет причины отнять у тебя детей.

Он был прав, и на какой-то краткий миг Лили почувствовала радость и облегчение. Однако в следующее мгновение ее восторг сменился твердой уверенностью, что она никогда не сможет рассказать кому-нибудь о неожиданной находке.

– Лили, – выдохнул Морган, склоняясь к ее волосам, – теперь ты обязательно победишь.

– Нет!

Короткое слово разрезало тишину мансарды. Лили со всей определенностью понимала: Морган сейчас думает, что ослышался, – он напряженно замер. После некоторого замешательства он отстранил ее от себя на расстояние вытянутой руки и посмотрел на нее тяжелым взглядом:

– Разве можно так говорить? Конечно, ты все сообщишь суду. И суду, и всем, кто оказывает давление на судью.

– Я никому не расскажу об этих рисунках. И ты тоже не сделаешь этого.

– Но ты просто обязана!..

– Нет, Морган! Я не могу сделать этого из-за детей.

– Лили, то, что ты говоришь, лишено всякого смысла. Ты должна сделать это для детей.

– О, Морган, ну как ты не понимаешь? Дети любили своего отца, он был для них всем. И что, ты полагаешь, они почувствуют, когда узнают, что их отец позволил опорочить меня, прекрасно зная о моей невиновности? Что они должны подумать, когда им станет известно, что у Клода были и эта ужасная картина, и наброски, с помощью которых он мог восстановить мое доброе имя? Каким предстанет перед ними их отец, не сделавший для своей сестры того, что любой сделал бы даже для совершенно постороннего человека?

– Они поймут, что он не заслуживал их любви.

– Возможно. Но это решать не нам с тобой и даже не судье. Пусть Клод и не был достоин их любви, но разве дети заслужили, чтобы мы лишали их веры в него? Детям необходимо верить в то, что их отец самый добрый и хороший. Самый достойный из людей. Каково это, по-твоему, расти, зная, что твой отец был подлым и низким человеком?

– Рано или поздно дети все равно узнают, что их родители тоже совершают ошибки.

– И это их ранит. Но по мере того как дети становятся старше, они начинают по-иному смотреть на своих родителей и по-иному любить их. Но Клода больше нет. Если я разрушу образ, который сложился в их представлении, они уже никогда не смогут создать новый. И им придется через всю жизнь пронести чувство стыда за своего отца. Я не могу так поступить с ними.

– Черт побери, Лили…

– Нет, Морган. Я приняла решение и не изменю его. Кроме того, не все еще потеряно. Я пойду в суд, когда меня вызовут. И расскажу всему Нью-Йорку о своей любви и преданности Роберту, Пенелопе и Кэсси. И я напомню всем, что, несмотря на грязные слухи, которые ходят обо мне, Клод пожелал, чтобы именно я позаботилась о его детях. – Она коснулась руки Моргана. – Не так давно ты сказал мне, что я должна бороться. Сначала я думала, что учиться готовить или приводить в порядок дом – это и есть борьба. Но теперь я понимаю, что, по сути, еще и не начинала сражения. Так вот, пришло время дать настоящий бой, пришло время вступить в схватку с людьми, которые когда-то заставили меня покинуть город и которые хотят, чтобы я уехала снова. Дети Клода для моих врагов – всего лишь предлог, чтобы избавиться от меня навсегда. Я должна победить их, Морган! Теперь или никогда! Я должна показать им, что я больше не та слабая и беспомощная девочка, которую они когда-то изгнали из Нью-Йорка. И я просто не имею права проиграть.

На несколько секунд в комнате воцарилось напряженное молчание.

– А что, если тебе это все-таки не удастся? – неожиданно спросил Морган.

Лили вздрогнула, представив, что подобный исход тоже возможен. Но что она могла ответить ему?

– Что ж, значит, так тому и быть. Но я ни за что не расскажу судье о набросках. В конце концов факт остается фактом: Атикус и Аделина Вестфорды – добрые, хорошие люди, которые смогут должным образом позаботиться о Роберте, Пенелопе и Кэсси.

Морган вновь попытался было возразить, но она оборвала его:

– Что, по-твоему, будет лучше для детей: остаться со мной, зная, что их отец был самым презренным из смертных, или жить с кузеном их матери, сохранив веру в то, что Клод был достойным человеком?

Они стояли в самом центре комнаты, залитой ровным лунным светом. После долгого молчания Морган проронил:

– Лили Блэкмор, за всю мою жизнь мне довелось восхищаться очень немногими людьми. И ты заняла в этом коротком списке первую строку.

Ранним утром следующего дня Морган, одолеваемый дурными предчувствиями, вышел из дома. Он направлялся к Уолтеру.