Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Саймон резко вдохнул ее запах — казалось, самый воздух был напоен ее страстью, возбуждая его еще сильнее.
— Ты ничего не оставляешь себе, — хрипло прошептал он, — ничего не скрываешь от меня, отдаешь все, что имеешь.
Саймон чувствовал, как неумолимо тают последние остатки его сдержанности, но ему уже было все равно. Ариана дрожала в его руках, дыхание ее прерывалось стонами наслаждения, тело горячо трепетало под его ласками. У Саймона не оставалось никаких сомнений в том, что он не одинок среди чувственной бури. И он не мог больше противиться яростному напору желания, сжигавшего его заживо.
— В другой раз, — произнес Саймон, в то время как его руки скользнули ей под колени, — в другой раз я медленно раздену тебя и возьму твое тело, пробудившееся к ласкам, так, как я мечтал, как я всегда хотел тебя взять.
Саймон ласкал ее ноги, тихонько раздвигая их еще больше.
Глаза Арианы широко распахнулись, когда руки Саймона приподняли ее ноги осторожным, сильным движением, полностью раскрывая ее.
— Я должен взять тебя. Прямо сейчас, — сказал Саймон.
Он вошел в нее, заполняя своим телом ее пустоту.
У Арианы перехватило дыхание, когда пламя наслаждения расцвело у нее внутри, как цветок под лучами солнца. Ее переполняло столь совершенное соединение их тел. Имя Саймона не переставая срывалось с ее губ — отголосок наслаждения, разрывавшего ее тело.
— Соловушка, дикая моя пташка, что было в прошлом, теперь не имеет никакого значения. Для меня существует только настоящее. Ты горишь для меня — вот правда, которая мне известна. Ни одна женщина не отдавалась мне с такой страстью.
Их переплетенные тела отдались стихийному потоку, уносящему обоих к неведомым берегам. Приглушенные крики срывались с губ Арианы — чувство освободилось от оков, открыв дорогу правде, не замутненной даже слабой тенью лжи.
Волны наслаждения омывали ее — казалось, согревался даже холодный воздух в комнате.
— Пой, соловушка. Пой мне об огне, который тебя сжигает. Я не хочу ничего знать о твоем прошлом. Для меня существует только настоящее.
Ариана попыталась что-то сказать Саймону — она уже больше не ощущала своего тела. Сладостный огонь разлился в ее крови, преображая, околдовывая ее. Она затрепетала на вершине блаженства и прильнула к богатырю, который заполнил ее тело.
Саймон улыбался ей, лаская и слегка покусывая зубами ее шею, грудь, мочки ушей, продолжая в то же время входить в нее. Он нависал над ней, как скала, проникая в нее все глубже и глубже, и пил ее крики, как сладкий нектар.
Он погружался в нее, забирая с собой в запредельную высь.
Саймон склонялся к Ариане и пил ртом ее стоны, в то время как его тело исторгало из нее все новые крики наслаждения.
Вскрикнув, Ариана выгнулась навстречу Саймону, как тугая тетива лука, откинула голову, ее черные волосы разметались. Он задержал ее в своих объятиях, поймав ее в этом безумном страстном порыве, застыл над ней в ожидании, содрогаясь от чувственной жажды.
И вдруг Саймон почувствовал, как безмолвный восторг уносит Ариану, услышал ее прерывистый вскрик. Он отбросил всю свою сдержанность, отдавая ей себя с каждым неистовым движением своего тела, заполняя ее собой до тех пор, пока в вихре наслаждения не исчезли прошлое и настоящее, ложь и боль — осталась только истинная страсть, столь сильная, что Саймону казалось, она убьет его.
И это было только начало.
Он был уверен в этом так же, как в собственной силе.
Медленно, с осторожной нежностью, Саймон начал вновь погружать Ариану в запредельный мир наслаждения.
Глубокая ночь опустилась над замком, и даже луна потонула в непроглядном мраке. Последняя вспышка страсти была неистовой, почти исступленной — Ариана дрожала и плакала в руках Саймона, не переставая повторять его имя с каждым прерывистым вздохом. Он поцеловал ее мокрые ресницы, уложил рядом с собой и натянул на них плащ.
— То, что случилось раньше, не имеет значения, — прошептал он, почти касаясь ее губ. — Но после этой ночи ты будешь петь свои песни только для меня, соловушка. Только для меня.
Его хриплый голос не мог скрыть железную волю, почти приказ, — как его чувственность не могла скрыть сдержанную мощь его тела.
— Я бы ни за что не вынесла прикосновений другого мужчины, — прошептала Ариана. — Я люблю тебя, Саймон. Поэтому я и поборола в себе страх перед мужской силой.
Саймон прикрыл глаза.
— Не говори мне больше о прошлом. Это только причиняет боль.
— Но…
Он нежно закрыл ей рот поцелуем.
— Кроме тебя, мне никто не нужен. Мне кажется, что я мечтал о тебе всю жизнь, — тихо прошептал Саймон.
Он крепко обнял ее и заставил себя смежить веки, отдаваясь сну так же, как он отдавал себя их соединенным в страсти телам.
Но Ариана никак не могла заснуть. Долго еще лежала она с открытыми глазами, тихо вздыхая. Сердце ее болезненно сжималось от того, что было сказано.
И от того, что осталось невысказанным между ней и Саймоном.
«Я соблазнила его — весьма искусно соблазнила, — с мрачным отчаянием думала Ариана. — Теперь он примет свою жену, пускай она и не девственница, без всяких возражений. К чему скрывать? Вместе мы жарче горим, чем порознь.
Но он мне не верит.
Он верит Джеффри.
И он не любит меня так, как я люблю его. Потому что не доверяет мне».
Удастся ли ей когда-нибудь вырваться из пут того ночного кошмара? Ариана теперь все больше сомневалась в этом.
— Всадники! — раздался крик дозорного.
Его тревожный голос достиг господских покоев в башне: пост находился прямо над ней.
— Они в шести милях отсюда, у кромки леса! Я не заметил, сколько их, — они уже скрылись!
Саймон и Доминик обменялись быстрыми взглядами поверх огромных расходных книг, грудами наваленных на столе. За этим столом обычно завтракали, но с наступлением холодов здесь же вели и все подсчеты, так как господская половина была самой теплой в замке.
— Они поехали через лес? — пробормотал Доминик. — Странно — этой дорогой редко пользуются.
— Но за ней труднее следить с дозорной башни, — хмуро возразил Саймон. — Кстати, это и самый короткий путь из Стоунринга в Блэкторн. Может, Дункан решил нас навестить? Ты его не ждешь?
— Нет — во всяком случае, пока он не может оставить свой замок. Да и погода отнюдь не подходящая для дальних путешествий: в горах уже выпал снег, и дороги скованы льдом.
Доминик обернулся к одному из оруженосцев, чинившему в углу кожаные рубашки, которые надевали под кольчуги.
— Бобби, ступай к сэру Томасу и скажи, чтобы объявил тревогу.