— Третьей мировой войной. Разве нет?

— Примерно. Лично мне кажется, что такой аукцион закончится каким-нибудь скандалом, неразберихой, мордобоем… И смерть Харкевича на этом празднике жизни будет вполне закономерной. Но это будет смерть не по нашей вине.

— Грандиозно, — сказала Морозова. — А обязательно все валить в одну кучу — и ящик, и Харкевича… Может, ящик продадим отдельно, и Харкевича — тоже отдельно?..

— У нас есть две проблемы, которые требуют быстрого решения, — назидательно произнёс Второй. — Ящик и Харкевич. Я не вижу причины, по которой обе проблемы не могут быть решены одновременно.

— Я вижу. Мы хотим продать ящик и устроить во время продажи какую-то заварушку. Заварушка с убийством — не лучшая обстановка для торговли. Особенно когда торгуют такой хреновиной, как эта.

— Ну вообще-то… Вообще-то… Где-то ты даже и права, детка.

— Я знаю. Ещё я знаю, что контролировать сборище «безбашенных уродов» будет практически невозможно, поэтому совместить одно с другим, убийство с аукционом…

— Тогда подстрахуйся. Убери Харкевича во время аукциона или после аукциона, а потом свали все на кого-нибудь из покупателей. Мол, остались недовольны аукционом и отыгрались на Аркадии.

— Если я все правильно понимаю и дядя Харкевича — действительно большой человек, то ему будет мало наших устных объяснений. Он будет проверять наши слова, он потребует найти убийцу…

— И опять ты права, детка… Он действительно захочет получить убийцу племянника… Ну так дай ему этого убийцу. Какого-нибудь… Какого-нибудь ненужного тебе человека. Будто бы он убил Харкевича, а мы убили его.

— Ненужного человека?

— Ну да, что, никогда не видела ненужного человека? Да их по Москве толпы бродят. Бери любого… Вот, кстати — ты рассказывала, что Харкевич взял к себе какого-то молодого парня.

— Было дело, — кивнула Морозова. — Он ещё стервой меня обозвал.

— Тогда тем более!

— Что — тем более?

— Тем более тебе не нужен этот молодой парень, который обозвал тебя стервой. Зачем он тебе? Он тебе нравится? Он какой-то необыкновенный?

— Он обычный.

— Какие-то особые таланты?

— Со временем, может, что-то из него и получится. Пока он умеет только врать и убивать.

— Пусть он убьёт Харкевича. А ты потом убьёшь его. Это будет логично.

— Где это тут пахнет логикой?

— Парень знал Харкевича, они вместе работали, возник конфликт… Из-за денег или из-за девок… И парень сгоряча пришил Харкевича. Я ведь уверен, — вкрадчиво произнёс Второй. — Ты взяла этого парня, обычного болвана с улицы, который мало что умеет и плохо соображает, именно для этого: чтобы подставить его, когда это понадобится. Считай, что такой момент наступил.

Морозова посмотрела на бутылку мартини и подумала: «А как все хорошо сегодня начиналось…»

— И запомни, детка…

— Ну что ещё?

— Это приказ.

— То есть всё хорошо? — спросил Алексей. Дюк с задумчивым видом почесал переносицу и произнёс:

— Вообще-то не совсем… Хотя ладно, неважно.

Дюк так ничего и не сказал Алексею. Ни в их первую встречу в только что снятой пустой квартире, ни во вторую, ни в третью. С одной стороны, это было правильно, потому что нельзя дёргать человека, работающего «под прикрытием», посторонними делами. С другой стороны, это были совсем не посторонние дела. Это были такие дела, о которых Алексей рано или поздно, но узнал бы, и тогда…

Тогда Дюку лучше будет держаться от Алексея подальше. Он сел за руль «Ауди» и задумался. Ему было о чём задуматься, потому что в последние месяцы дела шли не очень гладко. Для Дюка это было особенно чувствительно, потому что в предыдущие пять-шесть лет он был невероятным везунчиком, и Директор ехидно именовал его Нечистой Силой, грозясь освятить свой кабинет. Но после Праги всё пошло не так, и виноват в этом отчасти был сам Директор — так считал Дюк.

Сначала одно, потом другое, теперь вот третье — или это уже четвёртое? От непринуждённой удачливости Дюка оставалось все меньше и меньше, и поэтому он нервничал.

А раз защитный слой удачи катастрофически истончился, то вскоре могла последовать ещё одна ошибка или ещё одно неудачное стечение обстоятельств. И ожидание неизбежных неприятностей было для Дюка худшим испытанием, чем сами неприятности.

Неприятности были неизбежны, это точно. Дюк со своей склонностью к образному мышлению представлял это как один неверный шаг на замаскированную ветками яму. Всего один неверный шаг, зато потом ты падаешь и безостановочно катишься вниз по бесконечной лестнице, считая рёбрами ступени и не зная, сколько этих ступеней всего и что тебя поджидает на дне этой бездны.

Пятая — или это была шестая? — ступень по лестнице, ведущей Дюка вниз, больно врезала ему по рёбрам в самое неподходящее время в самом неподходящем месте.

После очередного разговора с Алексеем — то есть после очередного незавершённого разговора с Алексеем — Дюк для успокоения нервов поехал в центр, пообедать. Он сидел в самом дальнем и самом тёмном углу ресторана, не желая быть видимым и не желая никого видеть.

И Дюк несказанно удивился, когда из сумрака вдруг возник Марат.

— Что за… — едва не поперхнулся Дюк. Уже такое начало разговора говорило о степени растерянности и недоумения Дюка. В обычной ситуации он бы обязательно похвалил костюм Марата и галстук, словно специально подобранный к интерьеру ресторана. Сейчас Дюку было плевать на костюм, на галстук и на интерьер.

Марат же был спокоен. Он не смотрел на Дюка, он как будто искал взглядом кого-то другого, но стоял при этом на расстоянии, пригодном для обмена парой негромких фраз.

— Ты припарковал машину во внешний ряд, — проговорил Марат. — Я проезжал мимо и заметил её.

— Ну и какого…

— С тобой хотят переговорить. Лучше, если ты больше не будешь бегать.

— Кто хочет переговорить? От кого это я бе…

Однако Марата уже не было рядом, он развернулся и исчез, как будто его и не было.

Дюк аккуратно положил столовые приборы на скатерть, вытер салфеткой рот, досчитал до десяти, встал из-за стола и прошёл в туалетную комнату. Он снял очки, умылся холодной водой, а потом посмотрел в зеркало. Ему не понравилось собственное отражение. У человека в зеркале было напряжение в каждой мышце лица и тоска в зрачках. Дюк никогда не видел себя таким. Или не помнил.

Так и не сумев ничего сделать с лицом, он вернулся за свой стол. Одновременно за его стол сел ещё один человек — напротив.

Дюк вздрогнул.