Он принял стойку en garde – колени согнуты, кисть напряжена, левая рука за спиной, клинок нацелен мне в лицо – ну прямо тебе учитель фехтования. Затем оглядел меня с ног до головы, не спеша сокращать три-четыре фута, разделявшие наши клинки.

Я не кинулся на него. Есть такая рискованная тактика – «мишень для уколов», которая иногда практикуется среди самых опытных фехтовальщиков. Заключается она в стремительном наступлении с вытянутыми в одну линию рукой, кистью и клинком – все нацелено на атаку и ничего для защиты от клинка противника. Но она срабатывает, только если момент нападения тщательно рассчитан, если вы видите, что ваш противник на мгновенье расслабился. Иначе это самоубийство.

Да и сейчас это походило бы на самоубийство: он был начеку, словно выгнувший спину бродячий кот, готовый броситься в драку. Поэтому, пока он меня рассматривал, я попытался оценить его боевые качества. Это был маленький ловкий человек, с руками явно более длинными, чем полагалось ему по росту. Не могу сказать, что это сулило мне какие-нибудь преимущества, тем более что он обладал старомодной рапирой, куда длинней, чем Леди Вивамус (возможно, это обстоятельство могло повлиять на скорость его движений, разве что кисть у него окажется очень сильной). Одет он был так, как одевались в Париже при Ришелье, а не по моде Карт-Хокеша. Нет, тут я не прав: громадная черная Башня была вне моды, иначе и я бы тут выглядел старомодно в моем стилизованном робингудовском костюме. «Иглины дети», которых мы встречали, вообще были без одежды.

Это был очень некрасивый и дерзкий человек с озорной улыбкой и самым крупным носом к западу от Дуранте, заставившим меня вспомнить о носе моего главного сержанта, который терпеть не мог, когда его называли Шнобель. Впрочем, на этом сходство между ними и заканчивалось – мой сержант никогда не улыбался, а глазки у него были злые поросячьи. У этого человека глаза были веселые и гордые.

– Ты христианин? – Тон был очень требовательный.

– А тебе-то что?

– Ничего. Кровь есть кровь, тут разницы нет. Но если ты христианин, то покайся в грехах. Если язычник – обратись к своим ложным богам. Я отведу тебе не больше трех строф. Но я сентиментален и всегда хочу знать, кого мне предстоит убить.

– Я американец.

– Это страна? Или болезнь? И что вообще ты делаешь в Охмуреже?

– Охмуреж? А не Хокеш?

Свое безразличие он выразил только глазами, острие рапиры даже не дрогнуло.

– Охмуреж, Хокеш – вопрос географии и произношения. Этот замок находился когда-то в Карпатах, поэтому «Хокеш» правильнее, если сознание твоей правоты доставит тебе удовольствие перед смертью. Ну а теперь начнем наш дуэт.

Он скользнул ко мне так быстро и плавно, что казалось, проплыл по воздуху, и наши клинки зазвенели, когда я парировал его в позиции сикста, сделал ответный выпад и мой удар был отбит; ремиз, реприз, снова выпад – схватка лилась так легко, так долго и с таким разнообразием приемов, что посторонний зритель принял бы ее не за бой, а за гран-салют.

Но я-то знал! Этот первый выпад должен был убить меня на месте, и на это же было рассчитано каждое его движение в течение схватки. И одновременно он испытывал меня, испытывал крепость кисти, нащупывал слабые места, изучал, боюсь ли я низких ударов, постоянно возвращался к выпадам в верхнюю часть туловища, а возможно, и искал способ обезоружить меня. Мне практически ни разу не удалось сделать выпад, не было даже отдаленного шанса на это, каждый этап схватки был мне навязан, я лишь отвечал, изо всех сил стараясь сохранить жизнь.

Уже через три секунды я понял, что против меня стоит фехтовальщик гораздо более высокого класса, чем я, со стальной кистью, столь же гибкой, как нападающая змея. Из всех известных мне фехтовальщиков он единственный пользовался примой и октавой, пользовался, я имею в виду, так же часто, как сикстой и квартой. Их, разумеется, изучают все, мой собственный учитель заставлял меня практиковаться в них столько же, сколько и в остальных шести, но большинство фехтовальщиков прибегают к ним, лишь когда к этому вынуждают обстоятельства – из страха потерять очко.

Мне же грозила опасность потери не очка, а жизни, и я знал, знал еще задолго до окончания этой первой затянувшейся схватки, что, каковы бы ни были ставки, я жизнь потеряю.

А этот идиот при первом же лязге скрестившихся клинков еще принялся декламировать!

Декламируя, он совершил как минимум тридцать попыток лишить меня жизни, едва не увенчавшихся успехом, и на последнем слове он вышел из боя так же гладко и внезапно, как начал.

– Что же ты, дружок? Подхватывай! Уж не хочешь ли ты, чтобы я пел один? Хочешь умереть, как клоун, перед глазами прекрасных дам? Пой! И сумей сказать свое «прости» поизящней, так чтобы твоя последняя рифма бежала вперегонки со смертным хрипом в твоей глотке! – Он несколько раз притопнул правым ботфортом, будто собирался танцевать фламенко. – Попробуй же! Цена-то все равно будет одна – и так и этак!

Я не опустил глаза к полу, когда раздалось щелканье сапога, – это старый прием, некоторые фехтовальщики притопывают при каждом выпаде и даже при ложных выпадах, надеясь, что резкий звук действует на нервы противника, выбивает его из темпа, заставляет отшатываться назад и таким образом доставляет им желанное очко. Последний раз я попался на эту удочку в те времена, когда еще и бриться не начинал.

Но его слова натолкнули меня на мысль. Его выпады были коротки – глубокие выпады противопоказаны рапире, они слишком опасны в настоящем бою. Я уже начал отступать, медленно – за спиною была стена. Сразу же как начнется новая схватка, я либо превращусь в пришпиленную к обоям бабочку, либо споткнусь обо что-нибудь, полечу вверх тормашками, и тогда он нанижет меня на рапиру, как в скверах на острый штырь нанизывают бумажный сор. И тем не менее я не осмеливался отступить от стены.

Хуже всего было то, что Стар могла в любую минуту появиться из крысиной норы у меня за спиной, и тогда ее убили бы в самый момент появления в комнате, и, даже если бы я тут же пронзил клинком моего противника, это бы ничего не изменило. Но если бы мне удалось развернуть его в другую сторону… Моя любимая была практичной женщиной, и никакие «спортивные соображения» не помешали бы ей вонзить шпагу в спину врага.

Тут же в голову пришла другая счастливая мысль: если я подыграю его безумию, попробую рифмовать и декламировать, то он, возможно, еще поиграет со мной, прежде чем заколоть.

Но и затягивать эту игру было нельзя. Я не заметил, когда он успел задеть мою руку чуть ниже локтя. Это была просто царапина, которую Стар залечила бы в несколько минут, но она могла ослабить мою кисть и поставить меня в трудные условия при парировании ударов в нижнюю часть тела – кровь сделает рукоять скользкой.