Три раза выстраивались в линию тщательно отобранные мужчины: свитера, очки, коричневые ботинки, у некоторых — зачесанные назад волосы, у двоих — кольца и часы, один выше всех. Обычные люди, чьи-то отцы, сыновья или братья, в уличной толпе и внимания не обратишь.

— Этот, — сразу сказала я. — Номер два.

Троих по моим показаниям уже арестовали. Процедура опознания должна была официально подтвердить, кого я видела. Рядом со мной стояли два детектива, и кто-то еще наблюдал из-за непрозрачного стекла у меня за спиной. Я смотрела на этих, а он смотрел на меня.

— Не спеши, подумай, — сказал детектив.

— Мне нечего думать. Это он. Что тут думать? Он был в церкви. Его зовут мистер Таллок.

Я видела его чуть не каждый день, когда училась в начальной школе. Ребята его любили — он замечательно рассказывал всякие истории и летом разрешал делать уроки на улице.

В следующем строю — шестеро мужчин среднего возраста. Все в темной одежде, кроме последнего, на котором бежевое пальто.

— Этот, — я показала на седого человека в темно-синем блейзере, — мистер Либи тоже был в церкви.

Бессменный руководитель детского дома, через его руки прошли сотни детей. Полицейские кивнули. Я опустошила стакан с водой, который поставили специально для меня. Когда перед стеклянным экраном возникла последняя группа мужчин, я уже осмелела.

На этот раз мне потребовалось чуть больше времени. Самый молодой из тех, кого я видела той ночью в церкви, бывало, с ревом гонял на своей газонокосилке по всему нашему участку. Кое-кто из девчонок постарше сох по нему, а мальчишки забирались к нему на колени и катались по широким газонам Роклиффа.

— Он тоже был там. Номер пять. — Я ткнула пальцем в тощую фигуру. — Его зовут Карл.

После суда я узнала, что полное его имя Карл Бернетт. Мать у него была немкой, отец колотил жену, торговал наркотиками, угонял машины, и тюрьма стала его вторым домом. Карл рос среди лондонского отребья и видел только мерзкую сторону жизни. Но был неглуп и не без амбиций. Газеты раструбили его историю — как он покинул места, где прошло его обездоленное детство, чтобы начать новую жизнь на севере страны, как поступил в колледж, устроился на полставки в фирму, занимавшуюся декоративным садоводством, как связался с преступниками, что обосновались в Роклиффе.

Четвертого опознания не было. Какой смысл показывать мне мужчин в черных капюшонах? Никто из арестованных не заговорил, не назвал имени; никого не убедили выдать его. Тот, кто убил Бетси, остался на свободе.

Первые угрозы начались за два дня до суда. Трое, которых я опознала, были под стражей, но многие остались на свободе. Хотя детский дом сразу же закрыли, а ребят распределили по другим домам, кое-кто из извращенцев не попал в поле зрения полиции и притаился. «В том-то все и дело, — сказал мне один из детективов. — Надо выгрести все дерьмо».

Звонок был анонимный, в мой приемный дом. Мне без обиняков пообещали: не изменишь свои показания, не скажешь полиции, что ошиблась, — умрешь. На тот момент это мало что изменило бы: и без меня было доказано, что Либи, Таллок и Бернетт виновны в гнусных преступлениях против десятков детей.

Таллок на одном из бесчисленных допросов — дело вели очень решительно настроенные парни — раскололся и назвал еще несколько имен, но категорически отказался говорить о человеке, который скрывался под капюшоном. А потом Таллока нашли висящим в петле. Кто-то передал ему в камеру ремень.

Прокатилась волна новых арестов. Полиция обнаружила захоронения по всему Роклиффу, а первой извлекли из ее мелкой могилки мою бедную Бетси. Похорон не было, только кремация после того, как криминалисты закончили свою работу.

Когда меня сбила машина и я попала в больницу, ко мне приставили охранника.

— Кто-то хочет, чтобы ты умерла, — сказал мне детектив.

У него самого дочка моих лет, добавил он и показал мятую карточку, засунутую в кармашек бумажника. На ней была девочка, темноволосая, как я, только симпатичнее. Он за мной присмотрит, пообещал детектив, чтобы уж ничего дурного больше не приключилось. Мне не понравилась его ухмылка.

А после того как на меня напали с ножом, меня вывезли в другой район и поселили на специальной квартире.

Описать нападавшего я не могла — лицо было скрыто, — но он был очень силен, от него разило машинным маслом, и он хотел моей смерти. Если бы мой приемный отец не спугнул его, нож вошел бы до конца и пронзил мне сердце.

— Боже, Эва! — Он упал на пол возле меня, прижал ладони к моей ране. Я хотела сказать, чтоб он перестал давить, что это ужасно больно, пусть лучше я истеку кровью, пусть он даст мне умереть… Но силы оставили меня.

Очнулась я в больнице, в окружении белых халатов и полицейских мундиров. Тремя днями позже меня перевезли в частную лечебницу. Где это, мне не говорили, а женщина-детектив, которая меня сопровождала, сказала, что в списки меня внесли под временным именем.

— Временным? — переспросила я, а сама подумала, что именно так я себя ощущала всю свою жизнь.

— Пока ты не получишь новое. Теперь тебе будет помогать наша специальная команда.

Большая удача, сказали мне несколько недель спустя, что у меня нет никакой семьи. В некоторых случаях система защиты свидетелей имеет дело и с родственниками, однако при переселении целого семейства возникает масса сложностей.

Марк Мак-Кормак каждый раз выглядел по-иному: то поденным рабочим в джинсах и клетчатой рубахе, то коммерсантом в костюме и галстуке. Должно быть, это тоже было частью его работы. Он-то и объяснил мне, что и как будет.

— Имя можешь выбрать себе сама, — сказал он.

Остальное за меня решили другие.

Я остановилась на Нине Брукс. Нормальное имя, его хозяйка вполне могла иметь счастливое детство, поступить в колледж, быть душой компании, учиться водить машину или безумно влюбиться. И совсем непохоже, что обладательница такого имени десять лет кряду провела в детском доме, набитом педофилами. Или что она понятия не имеет, как ей теперь жить дальше.

— Мы отправим тебя в Бристоль, — сказал Мак-Кормак, когда судебный процесс уже шел полным ходом. — Дело гораздо серьезней, чем мы предполагали. — Он намеренно не говорил мне всего, я знаю, но я и не желала слышать взрослой правды, не желала осознавать весь масштаб ужаса, в котором жила. — У тебя будут новые личные данные, новый дом. Хочешь — устроим тебя в колледж, не хочешь — найдем работу. На твой счет положат определенную сумму на первое время, а я буду регулярно проверять, как у тебя дела. И я буду твоей единственной связью с прежней жизнью.

Я молча кивнула, задумалась. Я была то наивной девчонкой, то в следующее мгновение — независимой женщиной. Марк привел меня в закусочную по соседству с домом моей второй приемной семьи. Им, как и врачам в больнице, назвали мое временное имя, и они все удивлялись, почему это я не сразу откликаюсь, когда меня зовут обедать или обращаются с вопросом.