— Добрые жители Фестертула! — начал Эйдриан, повернувшись к толпе. — Вы знали меня как человека, защищающего вас от разбойников и чудовищ. А теперь я вернулся к вам как король.

В толпе раздались приветственные крики, разносясь во все стороны и с каждым мгновением становясь все громче. Без сомнения, их подхлестывали стоящие тут и там солдаты, но, как казалось Садье, люди вовсе не нуждались в поощрении. Их радость была искренней и объяснимой; действительно, жители дальней, всеми забытой деревеньки сейчас в двух шагах от себя видели живое воплощение славы мира. Интересно, мелькнула у женщины мысль, встретила ли, став королевой, такой же прием у жителей Дундалиса Джилсепони?

В этот момент Эйдриан перевел взгляд на нее. В его глазах сияла гордость и что-то еще, какая-то напряженность, заставшая певицу врасплох.

Она инстинктивно крепко обхватила плечи руками, как бы пытаясь — впрочем, тщетно — сдержать внезапно охватившее ее горячее чувство.

Во время трапезы они сидели вдвоем, и прислуживавшие за столом слуги ловили каждое их желание. И хотя еда была довольно незамысловатой, Садья оценила немалые усилия, приложенные Эйдрианом, чтобы сделать этот вечер запоминающимся.

Она заметила также, как король поглядывал на нее через стол, и поняла, что голодный взгляд его голубых глаз никак не связан с отсутствием пищи.

На этот раз, однако, он ее врасплох не застал. Она не отвела взгляда, напротив, подняла стакан с вином — один из немногих деликатесов, которые армия везла из самого Палмариса, — и ответила Эйдриану дразнящей, многообещающей улыбкой.

Король отпустил слуг еще до окончания трапезы. А потом, не дав ему обогнуть стол и подойти к ней, Садья поднялась первой и направилась к окну. Отодвинув занавеску, она оглядела тихую деревушку и мерцающие вокруг нее огни лагерных костров.

— Герой возвращается домой, — заметила певица, когда Эйдриан встал рядом с ней.

Глядел он не в окно, а на нее, пристально, неотрывно, как бы пытаясь запечатлеть в памяти тонкие черты ее лица.

Похоже, прошло какое-то время, прежде чем до него дошел смысл слов женщины.

— Домой? — спросил он. — Сюда? Ты смеешься!

— Разве это не твой дом? Где же он, в таком случае?

Эти вопросы словно ударили молодого короля, заставив его отпрянуть; он удивленно заморгал, как бы стряхивая с себя опьянение очарованием Садьи.

— Может, твой дом в месте, которое ты называешь Эндур'Блоу Иннинес? — продолжала допытываться женщина.

Эйдриан покачал головой.

— Я не желаю говорить об этом.

— Неужели мои вопросы так глубоко задевают тебя?

— Нет, я просто не хочу говорить об этом! — решительно повторил король и отвернулся. — Не здесь. Не сейчас.

Он снова повернулся к ней и придвинулся еще ближе.

— Время неподходящее, — произнес юноша чуть мягче, но с прежней настойчивостью, положив руки ей на плечи и тем самым лишая возможности отодвинуться. — Не сейчас.

И наклонился, чтобы поцеловать певицу.

Ловко изогнувшись, Садья нырнула под удерживающие ее руки и отошла на середину комнаты.

Эйдриан резко повернулся и посмотрел на нее, широко распахнув глаза. На его лице возникло странное выражение, являвшее собой нечто среднее между удивлением и гневом.

— Ты отвергаешь меня?

Певица почувствовала неподдельное смятение в голосе юноши и, как и ожидала, отсутствие уверенности, скрывающееся за внешне величественным фасадом. Она не стала отвечать на его вопрос, не желая, чтобы это смятение и эти сомнения выплыли наружу, вместо чего просто лукаво улыбнулась.

Эйдриан шагнул к ней, однако грациозная женщина снова выскользнула из его объятий.

— Что за игру ты ведешь? — спросил явно озадаченный король.

— Игру?

Юноша неожиданно метнулся вперед — недаром ему не было равных как фехтовальщику, — столь резко сократив между ними расстояние, что Садья не успела уклониться.

Она не стала вырываться, однако взгляд певицы изменился, став ледяным.

Эйдриан остановился и покачал головой.

— Ты всегда берешь все, что пожелаешь? — спросила она.

Юноша едва не ответил утвердительно, однако выражение лица Садьи заставило его остановиться, прежде чем он совершил эту ошибку.

— Я король, — заявил он. — И я могу иметь все, что пожелаю.

— Нет, — коротко ответила певица.

— Я могу иметь любую женщину королевства!

— Любую, кроме одной.

Эйдриан с силой стиснул кулаки, и Садья подумала, что сейчас он топнет ногой. Хотелось рассмеяться, глядя на него, но она сдержалась.

— Мое слово — закон, — возразил юноша и повторил: — Я получу все, что пожелаю.

Он двинулся к ней, но женщина, не шевелясь, оттолкнула его одним взглядом.

— Более всего, — сказала она, — ты желаешь того, что не дается просто так тебе в руки.

Похоже, эти слова слегка охладили пыл юноши. Он отступил на шаг, с любопытством глядя на певицу.

— Ты, конечно, мог бы взять меня силой. И я не смогла бы помешать тебе ни словами, ни делом, поскольку ты и в самом деле король.

Эйдриан задумался над ее словами. Садья поняла, что ей еще предстоит немало потрудиться над неискушенным в подобных делах молодым человеком.

— Однако оно того не стоит, — продолжала она. — Ты не получишь ничего, кроме физического облегчения, и если это твоя цель, лучше найди кого-нибудь, кто тебе безразличен или кто сам…

— Довольно!

— Но мной ты таким образом не овладеешь, Эйдриан. — Женщина прищурила глаза. — Я смогу отстраниться от всего, что произойдет. Ты не причинишь мне боли и не покоришь меня, потому что получишь только мое тело.

— Может быть, мне этого достаточно!

Садья издала сдавленный смешок.

— Если ты и вправду так думаешь, ты просто глуп.

Отвернувшись от него, она замолчала. Ей требовалось время, действительно требовалась некоторая отстраненность, чтобы преподать ему урок. Отойдя на несколько шагов, певица громко рассмеялась, не насмешливо, но просто чтобы дать Эйдриану понять: она знает нечто такое, чего не знает он.

— Ты подчинил своей воле Дара, не так ли?

Явно сбитый с толку, юноша пристально посмотрел на нее, а потом еле заметно кивнул.

— И тем не менее конь не стал твоим. Дар сбежал от тебя при первой же возможности.

— Животное всегда остается…

— Тем не менее я слышала, что к Элбрайну и Джилсепони он пришел по доброй воле. Тебе не приходило в голову, что за его непокорностью стояло нечто такое, чего ты так и не понял в Даре?