Да, всё правильно он сказал, девушка не нашлась, что ответить, и смотрела на него всё ещё зло, но, кажется, уже успокаивалась. На самом же деле он действительно не хотел, чтобы она жила в его доме, потому что он боялся… Там, в доме, две беременные женщины, его женщины, а Агнес — она… В общем, поживёт в трактире, от греха подальше, авось не умрёт. Всё равно недолго ей там жить, он скоро сам приедет в Эшбахт.

Агнес собиралась в дорогу с руганью, с суетой. Тиранила Уту, кухарку Зельду, всё ей было не так. Она и на конюха своего накричала бы, да он в дом не входил. Запряг новых лошадок в карету и был с ними на дворе. А между криками и укладкой сундуков девица успевала подбежать к кавалеру, просунуть правую руку ему под одежду, левой рукой обхватить шею и говорить при том негромко:

— А вы, господин мой, помните: злобиться и яриться вам нельзя, ярость ваша вас в могилу сведёт. Как злиться начинаете, так пейте хоть зелье, что вам брат Ипполит намешал. Может, и не поможет, но уж и не навредит, я по запаху чувствую.

И тут же оставляла его, убегала с криком:

— Ута, дура стоеросовая, а батистовые рубашки, которые расшиты, ты положила?

— Ох, госпожа, позабыла. Они сушатся, сейчас уложу.

— «Позабыла», — передразнивала служанку хозяйка, — гусыня безмозглая. А туфли новые где?

— Сейчас положу.

Напоследок, как всё было готово, девушка подошла к нему, обняла и прошептала:

— А за графа, занозу эту, не волнуйтесь, теперь он не ваша, теперь он моя забота.

Наконец они собрались и уехали, двор дома стал пуст. Ни кареты, ни телег с серебром. Только пара гвардейцев во дворе осталась да трое молодых господ из выезда дома за столом. Он и часа не провёл в раздумьях, как вошёл гвардеец и доложил:

— Два кавалериста из наших приехали.

— От Брюнхвальда? — обрадовался Волков.

— Кажись, от него.

Невысокий кавалерист, весь в пыли дорожной, в комнату не пошёл, говорил с порога:

— Полковник Брюнхвальд велел передать вам, господин генерал, что завтра, если Бог даст, войско ваше здесь будет. И обоз, и плен с ним.

«Раньше на день, чем я думал. Да, у Карла не забалуешь, у него никто не отстанет».

— Спасибо, солдат, как помоетесь, так попросите сержанта, он даст вам еды, а спать сегодня можете в доме, в людской.

И тут, то ли от ласковой заботы Агнес, то ли от хороших вестей стало у него на сердце легче. А что, враг в горах силы собирает, ну и он не бессилен. Граф воду мутит, так к нему девица неумолимая поехала, опять же епископ теперь в городе будет его, серебро продаст — огромные деньги будут. И обида на корысть архиепископа, что душила его последний день, вдруг сошла на нет.

«К чёрту его. Служил ему, как мог, а ему всего мало и мало, больше я ему не слуга, а он мне не сеньор, отныне только себе буду служить».

И тут взгляд его упал на молодых господ, что в безделии ожидания приказов находили для себя глупые занятия и шутки. Один из молодых господ был Стефан Габелькнат, коего остальные юноши дразнили «водоносом».

Его-то Волков и позвал к себе, и когда тот подошёл, усадил молодого человека рядом:

— Фамилия ваша, кажется, купальни в городе имеет?

— Истинно так, сеньор, — отвечал молодой человек. — Лучшие в городе купальни наши. Самая лучшая — та, что у Габенского ручья.

Остальные молодые господа, естественно, притихли и тянули шеи, чтобы лучше расслышать то, о чём они говорят.

— И что, хороши там девы?

— Девы? — молодой человек чуть подумал. — Девы там хороши, да больно жадны, но ежели вы, господин, в купальни собираетесь, то можно туда пригласить и других дам.

— Других дам? — удивился Волков.

«Уж не про уличных ли и трактирных девок он говорит?»

— Достойных дам, сеньор, — понизив голос, чтобы его не слышали приятели, продолжал Габелькнат.

— Что значит достойных? — так же тихо спросил кавалер.

— Вдов, из тех, что молоды, да и замужних некоторых дам, за которыми мужья уследить не могут, — он тут добавил многозначительно: — Или не хотят.

— Не хотят? — удивлённо переспросил Волков.

На что молодой человек просто кивнул: да, не хотят. И продолжил:

— А если сказать, что лично вы, рыцарь Фолькоф фон Эшбахт, устраиваете пир, так ещё и незамужние девы многие захотят прийти. Девы младые из семей хороших.

— Даже девы младые из хороших семей? — сомневался генерал.

— Придут, придут, — заверял его Габелькнат. — О вас весь город только и говорит, все с вами знакомиться мечтают, люди ещё и злятся, что вы пир не устраиваете и бал не даёте в честь своей победы, хотя взяли большие трофеи. Одни говорят, что вы заносчивы, а другие говорят, что вы человек отнюдь не светский, а вовсе даже солдафон и обществом пренебрегаете, а лишь с солдатами дружбу водите.

— Вот как? — опять удивлялся кавалер, может, в том и был смысл, может, и нужно было потратить денег на пир и на бал, впрочем, не до пиров и балов ему было, времени до новой войны оставалось всё меньше и меньше. — К чёрту пиры. Если горцев одолею, обещаю пир на тысячу талеров, а пока давайте-ка, Габелькнат, соберите мне дев и вдов, и всех этих неверных жён, что вы знаете. И арендуйте мне вашу купальню у ручья на вечер.

— Купальню вам арендовать нет нужды, сеньор, — отвечал ему молодой человек, — скажу отцу, так он вам её без денег предложит, а насчёт дам… Лучше, если то ночью будет.

— Ночью?

— Ночью, сеньор. Дамы, и особенно девы, при свете на пир не явятся. А вот как ночь настанет, так будут обязательно. Прилетят, как мотыльки на свет. Только поманите.

— Как мотыльки?

— Да, сеньор. Многих звать?

— Ну, не знаю, тех, что помилее. Полдюжины зови.

— Позову первых красавиц города, — обещал Габелькнат.

И пошёл к выходу, а его приятели Румениге и фон Каренбург кричали ему вслед:

— Пройдоха! Купчишка!

— Чёртов водонос! Вот так продвигаются они по службе!

А он только посмеивался им в ответ.

Тот человек, которого он ждал и которому уже собирался сам нанести визит, наконец появился у него. Жид Наум Коэн был помят и выглядел усталым.

— Три дня гнал лошадей к вам, — говорил он, по-стариковски шаркая ногами и всерьёз опираясь на палку.

Молодые господа смотрели на посетителя весьма удивлённо, не понимали юноши, как Рыцарь Божий может принимать в доме своём христоубийцу, да ещё предлагать ему сесть с ним за стол.

— Садитесь сюда. Прошу вас, — говорил Волков, указывая на стул рядом с собой.