– Но врачи констатировали…

– Да мне «поебать», что они там констатировали, – сказал товарищ Шиманов. – Пусть полежит еще.

А Эдуард Андреевич с ним неожиданно согласился.

– Да, – сказал он. – Случай неоднозначный. Нужно быть уверенными до конца. Пусть полежит еще.

– Его не вскрывали? – спросил товарищ Шиманов.

– Пока нет.

– Пусть не вскрывают, – сказала тетя Лена. – А то вдруг они его так убьют.

Боря весь дрожал, Андрюша гладил его по плечу.

– Что тут ошиваетесь? – сказал товарищ Шиманов. – Вон пошли!

Я сразу понял, что товарищ Шиманов будет говорить с Максимом Сергеевичем. Я знал, что у него как у нашего куратора будут большие проблемы. Они ждут его в Космосе. Здесь, на нашей планете, Максим Сергеевич экспат и никто на Авроре не имеет права его судить.

Я осуждаю Максима Сергеевича за халатность, несомненно преступную, но, кроме того, мне его жаль.

Жалость эта до некоторой степени иррациональна, ведь по сути его бездействие можно назвать саботажем. Я уверен, что там, наверху, разберутся. Но я не хочу, чтобы разбирались.

Зато после того, как товарищ Шиманов сказал, что не будет забирать Володю, мне стало легче.

Разве не может он ожить?

Ведь может.

Это теоретически возможно.

Вот что значит: до последнего не терять надежду!

Запись 125: Невыносимо

Очень хочется увидеть Володю. Его кровать заправлена. Это он сам ее заправлял, с тех пор никто не трогал.

Володина кровать заправлена им самим, а он сам лежит в морге.

Как, должно быть, будет ему холодно и страшно на этой жесткой металлической полке, когда он проснется.

Запись 126: В морге

Сегодня ночью мы ходили к Володе, так получилось.

Я бы никогда не совершил незаконное проникновение в морг, однако оставлять товарища в беде – тоже не в моих правилах.

Пришлось выбирать.

Я проснулся посреди ночи от шума, Боря куда-то собирался.

Я спросил:

– Куда ты?

Боря сказал:

– К Володе.

– А, – сказал я, перевернулся на другой бок и приготовился спать, а потом вдруг вспомнил все, мне стало больно, я мгновенно проснулся.

– Куда?

– А где он, по-твоему? Не помнишь?

Голос Бори ничего не выражал, казался пустым, незнакомым.

Я сказал:

– Ты что, идешь в морг?

– Ну.

– Подожди!

– Нет.

– Я с тобой!

– Ладно.

Я разбудил Андрюшу.

– Боря идет к Володе.

– В морг? – спросил Андрюша. Он вовсе не выглядел так, будто спал.

– Да.

– Нельзя его туда одного отпускать.

– Я тоже так думаю.

Вот почему мы отправились втроем.

Выйти из корпуса оказалось очень легко: Максима Сергеевича вызвал к себе Эдуард Андреевич для связи с Космосом.

Я спросил у Бори:

– А ты знаешь, где…

– Через дорогу. Здание тоже принадлежит санаторию. Но оно через дорогу.

Мне показалось, что он заплачет. Я уже плакал из-за Володи.

Ночной город был освещен хорошо, ночью вовсе и не страшно одним. Правда, когда мы переходили через дорогу, Боря даже не смотрел по сторонам. Он просто шел навстречу машине, я успел отдернуть его в последний момент, и красный «москвич» с ревом пронесся мимо нас. Боря даже не вздрогнул.

Мы увидели небольшое серое здание. Под апельсиновым светом фонарей оно выглядело почти игрушечным.

– Там, наверное, есть охрана, – сказал я.

– Не внутри, – сказал Андрюша.

– А ты откуда знаешь? – спросил я.

– Я спрашивал. Но, может быть, какой-то доктор еще работает. Надо только понять, куда нам. Повезло, что его не отвезли в судебный морг или в детский. Он же солдат. Был. Мог быть.

Боря ничего не сказал, он пошел вперед так, словно ему все было известно заранее.

– Может, он чувствует? – спросил Андрюша.

Мы пошли за Борей, он совершенно не обращал на нас внимания. Я вдруг подумал: может, Володя зовет его?

Но и это, как мне кажется, было неправдой.

И все-таки, я думаю, Боря знал, где тело. Он обошел здание вполне уверенным шагом, подошел к окну, до которого не доставал, встал на цыпочки, посмотрел, обернулся к нам, махнул рукой.

Мы подошли.

– Подсади меня, Жданов, – сказал Боря.

– Хорошо.

Боря вскарабкался на меня, вцепился в подоконник, ловко подтянулся, толкнул окно, оно оказалось незапертым.

Когда Боря забрался внутрь, он едва не отошел от окна, но я сказал:

– Помоги мне.

Боря обернулся.

– А, – сказал он. Я забрался на Андрюшу, и Боря схватил меня за руки.

– Ты осознаешь? – сказал я. – Что все это незаконно?

Боря быстро и странно показал свои белые острые зубы, тихонько засмеялся, выпустил мои руки, и я едва не упал вместе с Андрюшей, но в последний момент Боря снова меня схватил.

Хоть что-то в нем осталось прежним.

– Лох педальный, – сказал он.

Когда я залез, Андрюша спросил:

– А я?

– Можешь подождать тут?

– Но я не хочу оставаться тут один. Мне страшно.

– Ты просто хочешь в морг, дрочер, – сказал Боря. – А? А?

Он странно, сдавленно засмеялся.

– Ты самый высокий! – сказал я. – Подпрыгни, а я тебя схвачу. Только тихо!

Пока я с трудом затаскивал внутрь Андрюшу (не с первой попытки), Борю я совсем не слышал, а потом вдруг осторожно скрипнула выдвинутая полка.

Андрюша сказал:

– Фух. Это было тяжело.

Я боялся обернуться, но я должен был это сделать.

– Там, – сказал Андрюша.

Мы подошли к Боре. В зале было темно, и я старался ни на что не смотреть. Камер оказалось не так уж и много. Морг этот принадлежал санаторию, здесь хранились только трупы солдат, а значит, у работников морга было не так уж много работы ввиду столь ограниченного контингента.

Андрюша сказал мне:

– Наверное, вот дверь в прозекторскую.

Я молчал.

– А может, здесь тоже вскрывают, – сказал Андрюша. – Еще это называется секционная.

Боря стоял у камеры. Было темно, но лунно и звездно, а оттого я видел Володю очень хорошо – таким белым он стал.

Андрюша сказал:

– Не стоит, наверное, его трогать.

Но я пошел к Боре.

И к Володе. Да, к Володе я тоже пошел. Вокруг все было такое начищенное и хромированное – камеры, столы у камер, каталки. Холодный металл везде, куда падает взгляд, и тошнотворный запах хлорки и холода.

У этих двух ярких, резких запахов был слабый подтон, до отвращения физиологический, будто мясной магазин соседствует с общественной уборной.

И все-таки физиологические запахи чувствовались тускло, наверное, доносились из прозекторской. Все забивала хлорка – чудовищная, бесчеловечная хлорка.

Никогда прежде этот своеобразный, но чистый запах не казался мне таким отвратительным.

Я посмотрел на Володю. У меня была надежда, что царапины и синяки зажили, но они только стали темнее