— А почему я не должен в это верить? И разве у тебя есть повод для жалоб? Ты ведь один из моих приближенных.

— Большое тебе за это спасибо.

— В тот день, когда мы сюда попали, я увидел страх в твоих глазах. — В голосе Гаарка звучал гнев. — Именно я убил нашего дурака-командира, а не ты. Именно я вспомнил древний язык и добился того, что мы остались в живых, а потом сверг предыдущего кар-карта. Мне и никому другому обязан ты той роскошью, в которой сейчас живешь. Что-то я не слышал, чтобы ты жаловался на недостаток наложниц, золота и даже местных деликатесов. — Он ткнул пальцем в сторону человеческого окорока, поджаривавшегося на вертеле над костром.

— В последнее время меня это стало беспокоить все больше, — возразил ему Джамул. — Если люди обладают душой — а мне теперь кажется, что так оно и есть, — то мы не должны с ними так обращаться, это святотатство.

— Либо так, либо нас обоих ждет смерть, — отрезал Гаарк. — В этом мире орда пожирала людей тысячи лет. Я изменил многое в жизненном укладе бантагов, и они приняли мои новшества. Однако если я покушусь на этот обычай, то не проживу и дня.

— Но именно поэтому люди считают нас непримиримыми врагами. Если бы такие ужасы выпали на нашу долю, мы бы тоже дрались, не щадя собственной жизни.

— Местные люди не брались за оружие, пока здесь не появились янки. Это говорит мне о многом.

— А Ганс — у него есть душа?

Гаарк бросил взгляд на стены чинской крепости.

«Что бы ты сказал на это, Ганс? — подумал он. — Ты обманул меня на фабрике и несколько раз нанес мне поражение во время этой погони. Ты был достойным противником». Гаарк не мог избавиться от чувства восхищения перед этим человеком, перед силой его характера и нежеланием плясать под чужую дудку.

— Дело не в том, есть у них душа или нет, — наконец ответил он. — Завтра мы должны их уничтожить и стереть самую память о них в этом мире. Мы внушили нашим воинам, что янки и тот скот, который последовал за ними, обуреваемы демонами, и потому в битве с ними можно обрести немало чести. Нам надо направить в нужно русло ярость и страх бантагов. Теперь янки знают о нас. Их дирижабли видели, каких успехов мы достигли. Так что война началась.

Он бросил на Джамула испытующий взгляд.

— В этой войне мне нужна будет помощь, твоя и других. Нам предстоит еще многое совершить и улучшить. Пройдут годы, может быть, сменится целое поколение, прежде чем эти дикари научатся думать, как мы, и создавать машины, прежде чем они будут готовы усвоить все те знания, что мы вынесли из нашего родного мира. Ты со мной согласен?

Джамул медленно кивнул.

До них донеслась ружейная трескотня, на крепостной стене вспыхнули красные огоньки, и в следующую секунду находившиеся на равнине бантаги начали отвечать защитникам форта разрозненными выстрелами.

— Черт возьми, — сплюнул в сердцах Гаарк. — Если бы мы только могли заставить наших воинов сражаться ночью. Одна-единственная штурмовая колонна, и через пару минут вся стена была бы нашей. При дневном свете наши потери будут вдвое-втрое больше.

— Эти парни не обучены ночному бою, — возразил Джамул.

— А скот тем более.

— Завтра дело будет жарким.

— Тем лучше. Пусть поучаствуют в настоящем бою, а не в той опереточной показухе, которая была во время первого штурма.

Он еще раз оглядел сверху свой лагерь. Ночью прибыли два полка из его отборных уменов и целая батарея тридцатифунтовок. Сначала на штурм пойдут второсортные части — Гаарк не простил им вчерашней паники у ворот и позорного бегства. А потом пусть эти остолопы посмотрят, на что способны его элитные подразделения.

Задрав голову, кар-карт посмотрел на Большое Колесо и улыбнулся.

— Да, нас занесло далеко от дома, — прошептал он.

— Ганс?

Очнувшись от тяжелого, бессвязного сна, он увидел, что Тамира сидит в кровати и смотрит на него.

— Что?

Ганс хотел сказать жене, чтобы она ложилась спать, что до зари осталось совсем немного времени и надо отдохнуть перед боем, но, взглянув на залитое лунным светом лицо Тамиры, заметил в ее глазах слезы.

— Мы будем жить?

— Конечно, голубка моя.

Она выдавила из себя улыбку.

— Я все думаю о том, что, если бы не я, ничего этого бы не случилось.

Это было правдой, и Ганс не стал убеждать жену в обратном. Однако если бы не она, он бы давным-давно погиб. Только ради Тамиры он удерживался от какого-нибудь непоправимого безумного поступка, который неизбежно привел бы его к смерти. И именно ради нее и особенно ради маленького Эндрю он согласился принять участие в этом побеге.

— Как много людей уже отдали свои жизни, — прошептала она. — А завтра умрут и все жители этого города.

— Мы все равно были обречены. А так нам удалось вновь обрести свою честь.

— И нашему Эндрю тоже суждено однажды погибнуть за это? Если он переживет завтрашний день, обещаешь ли ты, что ему никогда не придется вступать в бой?

Ганс хотел успокоить Тамиру, но слова замерли у него на языке. «Сколько войн было в истории человечества, — подумал он, — и сколько людей, истекая кровью на поле боя, были уверены, что они умирают для того, чтобы их детям не довелось испытать таких ужасов».

— По крайней мере мы дадим ему шанс жить свободным человеком, — наконец ответил он. — Это лучшее, на что мы можем надеяться.

Он сознавал, что эти слова не принесли большого утешения его жене, но он ни разу в жизни ей не солгал. Взгляд золотых глаз Тамиры, казалось, проникал ему прямо в душу, и Ганс просто не мог говорить ей неправду.

Протянув руку, он убрал волосы с ее лба, и Тамира снова легла, прижавшись к нему всем телом. «Почему она меня так любит? — в сотый раз спросил он себя. — Я уже старик, мне за пятьдесят. Она могла найти себе кого-нибудь получше и все же выбрала меня».

— Я всегда буду любить тебя, — прошептала Тамира. — Я никогда не встречала никого другого, в ком бы сочетались такая нежность и такая сила.

Скосив глаза на лежащую рядом жену, он увидел, что непослушная прядка вновь оказалась у нее лбу.

— Спи, — тихо сказал Ганс.

— Я не хочу спать.

— А чего же ты хочешь?

Тамира улыбнулась и нежно притянула его к себе.

— Отдать концы!

Дирижабль начал подниматься в воздух, и Эндрю почувствовал, что его желудок сейчас взбунтуется. Закрыв глаза, Кин проклял себя за свою глупость, из-за которой он опять очутился в этом летающем гробу. В гондоле было темно, он с трудом различал силуэт Джека, сидевшего слева от него. За спиной полковника в небольшом кормовом отделении примостился Федор. Перед взлетом разразилась настоящая перепалка из-за распределения мест. Эндрю настаивал на том, что в этом кресле полагается находиться бортинженеру, а Федор рвал у себя на груди рубаху и вопил, что он не позволит своему главнокомандующему сидеть на полу. Спорщиков разнял Джек, заявивший, что командиром этого корабля является он и что в кресле будет сидеть Эндрю.