В доме Ринальдо было четыре жилые комнаты, сени, кла­довая, погреб и пристройка, в которой обитали служанка Хлоя и садовник Ивайло, недавно ставший ее мужем. Супруги присматривали за домом и вели нехитрое хозяйство скромной усадьбы.

Теперь в одну из комнат поселили Кириену и Аврелию, в другой обосновалась Вера, а третью Ринальдо предоставил тем морякам с «Альбы», которые в бою получили тяжелые ра­ны и увечья; остальные же привычно разместились на галере.

К удивлению Веры, Родриго отказался поселиться в доме Ринальдо, предпочтя быть со своими людьми на корабле. Ав­релии же вдруг подумалось, что он сделал это нарочно для нее, давая понять, что не так уж близок со своей нареченной невестой.

Оказавшись на суше, хоть и в чужом доме, Аврелия почув­ствовала некоторое облегчение. Позади остались теснота, кач­ка, наглые взгляды морских вояк. Теперь можно было при со­действии расторопной Хлои помыться в чане с теплой водой и постирать свою одежду, временно облачившись в рубашку из простого, но чистого полотна. Да и пища на берегу оказа­лась получше. За Кириеной здесь тоже было легче ухаживать, чем на корабле, и уже через два дня раненая подруга очнулась от лихорадочного забытья, жар у нее начал спадать, а рана за­тягиваться.

Хорошо представляя горе и отчаяние своей матери, Аврелия сразу же попросила Ринальдо передать с попутным кораблем весточку в Кафу о том, что девушки спасены и, лишь только Кириена окрепнет, вернутся домой. В это время из Монкастро в Кафу как раз отправлялось судно кафинского купца Лазаря Никтиона, и Ринальдо передал капитану корабля письмо от Аврелии к ее матери.

Когда стало ясно, что жизнь Кириены уже вне опасности, Аврелия предложила свою помощь по уходу и за другими ра­неными. Четверо моряков с тяжелыми ранениями лежали че­рез комнату от той, в которой находились Аврелия и Кириена, но до девушек все же долетали их стоны и выкрики. Когда Ав­релия заходила туда, чтобы помочь Филимону сменить им по­вязки или приготовить лекарства, она пару раз столкнулась с Верой, которая тоже навещала раненых. Аврелии порой хо­телось заговорить с загадочной Грозовой Тучей, выразить ува­жение к ее мужеству, но она не решалась, потому что взгляд Веры оставался холоден и непроницаем, и она подчеркнуто не замечала бывшую пленницу.

За пределы усадьбы Аврелия пока не выходила, хотя ей бы очень хотелось побывать на берегу моря и в заливе, где стояли корабли. Вера же туда убегала каждый день, и Аврелия понимала, что Грозовая Туча стремится быть поближе к возлюблен­ному. Порою сердце юной кафинской девушки сжималось от тягостного чувства, которое она не решалась назвать ревно­стью, потому что считала себя не вправе вздыхать о чужом женихе. Но чем дальше, тем упорнее ее тайные помыслы устремлялись к Родриго, тем мучительнее было сознавать, что впереди — неизбежная разлука с ним. То, в чем Аврелия не хо­тела признаться самой себе, уже расцветало пышным цветом в ее сердце, и она жила ожиданием встреч и надеждами, на ко­торые, по сути, должна была бы наложить запрет.

А встречи с Родриго были нередки, потому что он каждый день, обычно по вечерам, приходил в дом к Ринальдо. Аврелия старалась не попадаться ему на глаза, но он сам заглядывал в комнату девушек, спрашивал о здоровье Кириены и самочув­ствии Аврелии, задавал также вопросы об их семьях, о жизни в Кафе. Аврелия отвечала сдержанно, кратко, без улыбок и кокетливых ужимок; да и Родриго не позволял себе вольного или игривого слова, — тем более в присутствии Кириены и часто навещавшего ее лекаря. Но то, чего не могли сказать уста, го­ворили глаза; взгляды, которыми обменивались Аврелия и Ро­дриго, невольно приближали их друг к другу и были похожи на безмолвные признания.

В такие минуты Аврелия была даже рада, что Вероника с ней почти не общается и не заходит в комнату — демонстрируя, видимо, свое презрение к кафинской девушке. Пусть так! — думала Аврелия. Пусть так, лишь бы не нарушала их с Родри­го странный, спокойный с виду, но такой волнующий по сути диалог.

Но однажды Вера все же явилась в комнату бывших плен­ниц и снизошла до объяснений с Аврелией.

Этому предшествовала беседа Аврелии с Родриго, пришед­шим, как обычно, под вечер. Теплый и ясный, но не знойный день, какие часто бывают в начале осени, клонился к закату, розовеющие лучи проникали в окно сквозь еще зеленую ли­ству, ветер доносил аромат поздних цветов и отдаленный за­пах моря. И было не удивительно, что в такой погожий вечер Родриго завел разговор о домоседстве Аврелии:

— Теперь, сеньорита, когда вашей подруге стало значитель­но лучше, пора и вам хоть немного подумать о своем здоровье. Пойдите, погуляйте, Аврелия, вредно все время сидеть на ме­сте. Ведь вы, по-моему, никогда не покидаете пределы дома. В лучшем случае бываете в саду. А могли бы осмотреть окрест­ности, город, залив. Здесь, может, нет особых красот, но ведь всегда интересно поглядеть на новые места, в которых раньше не бывал. Разве не так?

Голос Родриго звучал спокойно, ровно, но горячий блеск его глаз завораживал Аврелию. Она посмотрела на него не ме­нее сияющим взглядом и с легкой улыбкой ответила:

— Я обязательно погуляю по окрестностям, но вместе с по­другой, когда она поправится. Мне интересны здешние края. Кажется, недалеко отсюда тосковал в своей понтийской ссылке Овидий. С тех пор мир так изменился, расширился... Но в те далекие времена римскому поэту казалось, что здесь — край света, обиталище дикарей... «Изнемогая, лежу за преде­лами стран и народов...».

— Да, он много жаловался в своих элегиях. Помню там та­кие строки:

Сколько есть звезд на невидимом нам и на видимом небе,

Столько же вынес я бед на море и на земле.

Долго скитаться пришлось, но я достиг побережья,

Где по соседству живет с гетами лучник-сармат.

Аврелия подхватила:

Здесь, хоть кругом оружье звенит, облегчить я пытаюсь

Песней, какою могу, скорбную участь мою;

Пусть тут нет никого, кто бы выслушал новые строки,

Все-таки день скоротать мне помогают они.

Что же! За то, что я жив, что терплю все тяготы стойко,

Что не постыла мне жизнь и треволненья ее,

Муза, спасибо тебе! Ибо ты утешенье приносишь,

Отдых даешь от тревог, душу приходишь целить.[31]

Как это точно сказано, ведь правда? Духовные богатства по­могают человеку выстоять даже в самых тяжких испытаниях. Овидий благодарил Музу, Боэций в тюрьме перед казнью на­ходил утешение в философии...

— Вы и Боэция читали? — удивился Родриго. — Не ду­мал, что в таврийском городе можно получить такое обра­зование.

— В Кафу приезжает много просвещенных людей с разных концов света. А в кафинских монастырях и храмах есть библио­теки. Поэтому тот, кто стремится к новым знаниям, всегда мо­жет их найти в нашем городе.

— И все же удивительно, когда к книжным знаниям стре­мятся такие юные и прелестные девушки, как вы. Кажется, ваше место в лучших городах Европы, при дворах знатных вельмож.