Обозные с попом схоронились на ночь в лесу, так что поклажа и лошади не пострадали. Я с бояричами теперь ничем от них не отличались, только поясами и сапогами. Красавчик Дорошка откровенно стыдился подлой одежонки и корил себя, что в спешке не сообразил взять подмену. Ехали далее неспешно, притихшие после вчерашних событий. Подростков расстраивало, что нас стало меньше. Если не считать обозных, то в строю осталось тридцать восемь штыков, то есть клинков. Да нас трое неплохих, как оказалось, вояк. Поблагодарил ребят за храбрость и решил их порадовать искусством. Потребовал у новых музыкантов домру. Долго нарабатывал руку для малознакомого инструмента и затем разродился задорной песенкой от Песняров — "До третьих петухов", почему-то вспомнившейся сейчас. После пережитых неприятностей захотелось чего-то жизнеутверждающего. Мои компаньоны заулыбались.

До Бушнево произошла мелкая стычка с лесными шишами по классической схеме с перегороженной упавшим стволом дорогой, молодецкими посвистами, коварными стрелами и звоном сабель. Сами виноваты, оторвались от обоза с основным отрядом и спровоцировали разбойничков на грех. Возок сопровождали всего шестеро бойцов с сотником и стягоносцем. Двое воинов были сразу поражены стрелами, остальные, спрыгнув с лошадей и обнажив мечи, бросились на врага. Я тоже выполз из возка размяться и уделал парочку сиволапых мужланов, непроизвольно используя новый тип борьбы — сабельно-рукопашный. Напавшие рассеялись по лесу, не выдержав атаки моих гвардейцев. Подъехала наша основная группа. Мы оправились, перевязали раненых, расчистили путь и двинулись дальше.

Деревня оказалась невеликой. И, хотя здесь также имелся постоялый двор с харчевней, задерживаться не собирались, надеясь заночевать в селе Глазунове, принадлежащем отцу Дорошки боярину Ивану Степановичу Глазунову. Когда проезжали мимо постоялого двора, заметил стоящего у крыльца невысокого худощавого мужчину. Что-то показалось в нём жутко знакомым. Он оглянулся на короткое мгновение и вошёл в избу. Не поверил своим глазам — очередная моя рыжеволосая копия. Макашка в Галиче остался, а здесь гуляет какой-нибудь Ивашка, или Петрушка. Потрудился мой папа-карло на славу, настрогав кучу моих клонов. По одеянию на нём трудно было судить о статусе. Скорее всего, его семья принадлежала к деревенским богатеям. Князюшка согрешил с какой-нибудь местной селянкой и оставил ей на прокорм бастарда мешочек серебра.

За деревней не утерпел и остановил колонну. Захотелось поболтать со своей новой репродукцией. Договорились с Акимом, что дружина доберётся до Глазуново, дождётся меня там, отъестся, отбанится и заодно проведёт разведку обстановки у Чухломы, до которой осталось добираться совсем ничего. Я, взяв Кошака с собой, возвратился на постоялый двор.

В зале насыщалось наваристой похлёбкой и духовитой кабанятиной несколько проезжих разной сословной принадлежности, судя по одеяниям и осанкам. Копии моей уже не было. Корчемник подошёл к нашему столику и со странным смешком выразился:

— Яко борзо ты, Макашко, Паранку отъятил и во трезвие взошед.

Значит, всё-таки Макашка? Тогда чего он здесь околачивается? Вопросов появилось ещё больше. Узнал его номер, прошёл туда и нашёл абсолютно пьяного и голого рыжика, лежащего ничком на кровати. Мда, разговора с ним явно не получится, и никакой Парани поблизости не ощущалось. Однако, спина у парня иссечена была также неслабо. Ещё одна удивительная деталь совпадения. Тварь Единец поработал однозначно. Чтобы его черти на том свете в микроволновке жарили. Вернулись обратно в трапезную с намерением дождаться там Макара, и подкрепиться бы тоже не мешало. Только с Кошаком обнажили клыки, чтобы впиться в кабаньи бока, как кто-то нас окликнул. Двое хмурых, крепкого вида мужиков, одетых добротно, подзывали нас жестами.

— Пешити требно, — безапелляционно распорядился один из них.

Я немного растерялся. Доказывать, что я — не Макашка, неизвестно чем могло обернуться.

— Кой сей отрок есть? — строго спросил другой.

— Дружок мой лучший, Селиван, — проблеял в ответ.

— Комонь един, но двоих вас полеще, — кивнул мужик своим мыслям.

Во дворе прислужник подвёл трёх лошадей. Я с Кошаком взобрались на рыжую кобылку и потрусили вслед за мужиками в лес. Я уже не сомневался, что попал к лесным разбойникам. Ехали шагом, километра с два, по едва заметной тропе.

Лагерь разбойников представлял собой глухую деревеньку, состоящую из беспорядочно разбросанных землянок, прячущихся среди холмов и деревьев. Поражало, что ни у одного жилья не было видать даже намёка на хозяйственные постройки, только общая конюшня, кузня, да столовая под навесами, и собаки вокруг лениво прогуливались. Будто на турбазу попал.

Стал слезать с коня и чуть с него не упал. Ко мне спешил воскресший Фока. Или это тоже какой-нибудь клон его, всего лишь? Подскочил ко мне и радостно обнял с расспросами:

— Макарко, потешил сею удольку? А пошто в ины порты нарядился?

Не дожидаясь ответа, обернулся к сопровождающим:

— Сказывай погляд, Хлюст.

— На Чухлому прошед дружина болярина Кикина, мужей в три десятка. В Бушневе не остояшася…, — начал докладывать мой спутник.

Забавно звучала в его устах слово "чухлома" с ударением на первую гласную.

— Кикин Алфей усоп бездетен. Эх, дублий воевода был. Истинно его возок? — недовольно перебил его главарь.

— Роги овновы на дверце, — подтвердил разведчик.

Надо же, а я считал этот странный герб изображением чего-то мусульманского.

— В возке иный ежед, — высказался после раздумья Фока, — Иже корчемник рече?

— Угрим людёв спрошае сторожко. Не ведают оне, егда Деригуз дорогой сей поежде, ватаман.

— Добро, — отпустил мужиков Фока и кивнул на Кошака, — А сей унот кой есть?

— Друже макашков. Срешася в харчевне, — пояснил Хлюст.

Фока уставился на Кошака и вдруг воскликнул:

— Селиванко, и ты зде! Ведомо ми, иже помер тей господин, друже мой. Зрю, не обелил он тя, очепье лещишь?

— Сбежал он, а ошейник снять не успел, — вклинился я в опасные расспросы.

— Добро, огольцы, пешьте в кузню, оттоле в мовню, — распорядился главарь, — Я последи подшед.

— А кто такой Деригуз? — неосторожно поинтересовался.

— Тартыжи мнее, Макаша. Боярин се мразны Морозов есть, — ухмыльнулся Фока, — Плаче по ём топор мой.

Кузнец недолго возился с рабским ошейником Селивана. Вскоре он был выброшен с моей тамгой вместе в кучу мусора. Потопали затем искать баню. Деревянный сруб возле ручья был здесь, наверное, единственной наземной постройкой. Из щелей и приоткрытой двери валил пар, запах пота и густые мужские голоса. Возле дверей валялась всякая одежда, обувка и нехитрое разбойничье вооружение. Как-то не вдохновляло лезть в этот душистый натюрморт. Заробевший Кошак тоже не торопился раздеваться. С другой стороны, какая-никакая баня всё же нужна человеку. Не хотелось в ближайшее время начать издавать неэстетичные запахи.