— Эта история известна.

— Да. Но сейчас я имею возможность доказать, что бок о бок с Лессепсом орудовали еврейские финансисты, заправлял ими барон Жак де Рейнах. Барон из наградного прусского дворянства. Так что завтрашняя «Либр Пароль», вот вы увидите, грянет!

И грянула. В эпицентр скандала попали журналисты, правительственные функционеры, бывшие министры. Рейнах покончил с собой, многих высоких чиновников посадили, Лессепса спас срок давности, Эйфель неведомо как выкрутился. Дрюмон торжествовал. Он прославился как борец с безнравственностью и собрал кучу увесистых доводов для своей антиеврейской кампании.

Бомба-другая

Еще до знакомства с Дрюмоном, однако, Симонини был призван Эбютерном в хорошо знакомый неф Нотр-Дам.

— Капитан Симонини, — сказал тот. — Несколько лет назад мы договаривались, что ваш Таксиль развяжет очернительную кампанию против масонов, да так, чтобы на нас напустились самые непрезентабельные антимасоны всей Франции. От вашего имени аббат Далла Пиккола гарантировал, что ситуация будет всегда под контролем, и взял на это немалые денежные средства. Так вот, я теперь думаю, что ваш Таксиль зарывается. Аббата прислали мне вы. Попытайтесь на аббата повлиять. И на Таксиля повлияйте тоже. Будьте уж так любезны. В этом месте Симонини отмечает, что у него провал в памяти. Он смутно помнит, что аббат Далла Пиккола должен был взять на себя Таксиля, но чтобы он аббату от своего имени поручал? Когда?.. Он, помнится, говорил Эбютерну — займется этим делом. Еще говорил, что в текущее время интересуется евреями и собирается попасть в окружение Дрюмона. Поразился, насколько Эбютерну по душе пришлись и идея проникнуть к Дрюмону, и вообще среда Дрюмона.

— Как, не подчеркивалось ли разве, — переспросил Симонини Эбютерна, — что правительство не хочет быть замешанным в антиеврейскую пропаганду?

— Ситуация меняется, — отвечал на это Эбютерн. — Видите ли, капитан, до недавнего времени евреи были либо оборванцами (в России и в Риме, в гетто), либо, как у нас, банкирами. Бедные евреи давали деньги в рост или лечили, а те, кому удавалось всплыть, финансировали монархов и жирели на императорских долгах, потворствуя разжиганию войн. Эти были завсегда на стороне власти и не совали носы в политику. Внимание на финансы, отчуждение от индустрии. Потом произошло нечто новое, замеченное нами не сразу. После событий революции у государств появилась потребность в гораздо большем объеме финансирований, нежели тот объем, что предоставляют евреи. И те утратили монопольное положение в кредитной сфере. Тем временем постепенно, понемногу, опять же мы лишь сейчас замечаем подобные вещи, но революция действительно привела, по крайней мере у нас, к равенству всех граждан Франции. И (по-прежнему кроме голодранцев, обитающих в гетто) евреи превратились в буржуа. Не только в высшую буржуазию, в капиталистов, но сплошь и рядом в мелкую буржуазию. В специалистов, в чиновников и в военных. Знаете, сколько во Франции офицеров-евреев? Ну, в общем, больше, нежели вы думаете. И армией дело не кончается. Евреев полным-полно в кружках анархистов и коммунистов. В прежние времена революционеры были снобами и чурались евреев, считая их капиталистами, а евреи и вправду каким-то боком обычно поддерживали правительство. А теперь стало модно быть евреем-оппозиционером. Кем был Маркс? Он не сходит с уст у наших революционеров. Кем он был? Неимущим мещанином. Жил за счет аристократки-жены. И не станем забывать, например, что они захватили образование. От Коллеж де Франс до Школы высших исследований. Захватили все парижские театры. Большинство газет. К примеру, «Журналь де деба». А ведь это официальный орган головного банка… Симонини не понимал чего еще Эбютерну, после того как евреи все на свете захватили, о них хочется узнать. Тот ответил, разводя руками: — Сам не знаю. Не ослаблять внимание. Решить для себя, можем ли мы доверять этой новой категории евреев. К слову, я никак не поддерживаю фантастические теории всемирного иудейского сговора с целью захвата высшей власти! Наоборот, я вижу, что буржуа-евреи совершенно не относят себя к своему исконному корню. Часто даже брезгуют былым еврейством. Однако все-таки как граждане они ненадежны. В любое время могут предать. Стоит им стакнуться с другими евреями, ну, например, с прусскими… В прусскую войну кто шпионил, помните? Сплошь и рядом евреи Эльзаса!

Уже прощаясь, Эбютерн добавил:

— О, забыл. Во времена Лагранжа у вас проходил такой Гавиали. Вы его сдали под арест.

— Да, предводитель заговорщиков с улицы Квашни. Они все теперь в Кайенне или вроде того.

— Кроме как раз Гавиали. Он убежал и ныне обретается в Париже.

— Разве можно удрать с Чертова острова?

— Можно удрать отовсюду, если имеешь фарт.

— Почему не арестовываете?

— Потому что может пригодиться хороший бомбодел. Как раз сейчас. Он теперь тряпичником в Клиньянкуре. Может, вы снова зазнакомитесь?

Отыскать тряпичника в Париже — не такой труд. Хотя шастают они повсюду, но лавчонки их все в районах Муфтар и улицы Святого Медара. Ну вот, Эбютерн тоже имел сведения, что искомое лицо ошивается у Клиньянкурских ворот. Его кто-то приютил в скопище бараков, крытых валежником, под сенью подсолнухов, неведомо отчего расцветших около лачуг в том провонявшем околотке города. Где-то там была и так называемая «Ресторация Сырые Ноги», называемая так потому, что клиентов заставляли ждать очереди на улице в любую погоду. Когда они входили, каждый платил одно су и имел право запустить большую вилку в котел, и что выловится, то выловится. Кому повезло — вынет кус мяса, а кому не повезло, морковку.

У тряпичников были там свои меблирашки. Каждая каморка — койка и стол и два разнокалиберных стула. Святые образки на стене или картинки из старых романов, попавшиеся среди мусора. Отколотое зеркало, используемое для бритья по праздничным дням. Каждый тряпичник волок к себе свои неоценимые находки. Кости, фарфор, стекло, старенькие ленты, лоскуты шелка. День начинался у каждого в шесть утра, а вечером около семи городовые (называемые фликами) обходили кварталы и если застигали тряпичника все еще за копанием в мусоре — штрафовали его.

Симонини отправился искать Гавиали. Где бы тот мог быть? В одном пивном заведении наряду с вином наливали по заказу и абсент, по слухам — отравленный (будто недостаточно отравы было в обычном!). Там ему и указали — вот-де твой друг. Симонини в свое время приходил к Гавиали бритым. И сейчас он не надел бороду. Прошло двадцать лет, но узнать капитана все еще было нетрудно. Кого трудно было узнать, это Гавиали.

Морщинистое белое лицо, клочная борода. Желтоватый галстук, больше всего напоминавший веревку, свисал из-под сального воротника. Торчала худющая шея. На голове его был драный цилиндр, на плечах — пальто, бывшее некогда зеленым, под ним — свалявшийся жилет. Его башмаки были так грязны, как будто бы их не чистили много десятилетий, со влипшими в кожу шнурками. Среди тряпичников Гавиали не выделялся, никто из них не был лучше него.

Симонини назвался, рассчитывая на растроганную встречу. Но Гавиали смотрел в упор и не двигался с места.