Приспособить для Глинки повесть о раввинах на пражском кладбище. Вычеркнуть долгие экономические рассуждения и установить главный упор на мессианство в разглагольствованиях этих раввинов.

Немного порывшись в Гужено и иных современных писаниях, Симонини вложил в уста раввинов фантастические резонерства о новом пришествии Деспота, избранного Всевышним, о явлении Царя Израиля, призванного разметать умыслы гоев. Об этом он специально вставил туда не менее двух страниц. Сплошная мессианская демагогия: «со всей мощью и силой Сатаны царство Сына погибели, Торжествующего Израиля грядет в наш невозрожденный мир. Царь Деспот сионской крови, Антихрист, близится к трону всемирной державы». В то же время, понимая, что царизм опасается и малого намека на республиканскую идею, Симонини присовокуплял: только-де республиканская система и всенародное голосование позволят евреям протащить, манипулируя большинством, законы в собственную пользу. Нужно быть такими идиотами, как эти гои, — гоготали раввины на кладбище, — чтобы ждать от республиканского правления больших свобод, чем от самодержавия. Все наоборот: при самовластии правят мудрецы, а при либеральном режиме правит плебс, и этим плебсом заправляют евреи и их приспешники. Как при этом вяжется республиканское правление с Царством Деспота, похоже, автора не волновало. Наполеон Третий действительно продемонстрировал, что из республиканца может вылупиться император.

Переворошив рассказы дедушки, Симонини надумал обогатить раввинские орации длинным парафразом басни о потайном мировом правительстве. Забавно, что Глинка впоследствии не уловила, до чего близко соображения Симонини повторяют мысли Федора Достоевского. Хотя, может быть, как раз уловила, и именно поэтому пришла в восторг: старинный документ поддерживал Достоевского и этим подкреплял его подлинность.

Поэтому на пражском кладбище зазвучали выступления, из коих явствовало, что каббалисты-евреи снаряжали в походы крестоносцев, дабы за их счет возвратить Иерусалим на место пупа вселенной. Втягивая в дело среди прочего (у Симонини была возможность черпать откуда угодно полной ложкой) и вездесущих тамплиеров. Их планы потерпели фиаско, арабы опрокинули войска крестоносцев в море, с тамплиерами, как известно, тоже произошла неприятность, но не будь этого — коварным замыслам евреев тогда же бы и сбыться.

По той же логике, — настаивали раввины в Праге, — гуманизм, французская революция и американская война за независимость тем паче способствовали подрыву оснований христианства и самодержавия, подготавливая завоевание евреями мира. Разумеется, преследуя эти цели, мировое еврейство прикрывается респектабельным фасадом, то есть мировым же франкмасонством.

Тут Симонини ловко вдернул в рассказ куски из текста старого Баррюэля, понимая, что уж его-то Глинка и ее российские заказчики наверняка не знают. Действительно, генералу Оржеевскому, которому Глинка принесла свой детальный рапорт, немедленно пришло в голову сделать из богатого материала два разных текста. Один, короткий, соответствовал рассказу о сходке в Праге и был растиражирован на страницах российских журналов, не памятуя (а может, и памятуя, но не придавая значения, поскольку публика все забывает, — или же, не исключаю, и вовсе спроста, то есть никто ничего знать не знал), что речь раввина, вынутая из книги Гёдше, уже была запущена в оборот десятью годами прежде в Санкт-Петербурге, после чего воспроизведена в антологии «Антисемитский Катехизис» Теодора Фритша. Из второй же части сделали отдельный памфлет «Тайна еврейства». Оржеевский лично удостоил его предисловием. Предисловие гласило, что наконец этот документ отыскан и впервые предается печати, и прослеживались глубинные связи между масонами и евреями. Те и другие — глашатаи нигилизма. Обвинение в нигилизме для России тех времен звучало увесисто.

Естественно, Оржеевский прилично вознаградил Симонини. Глинка же наконец дошла до страшившего его в перспективе и тем более устрашившего въяве пароксизма благодарности, то есть решила попотчевать его своим телом. Симонини еле спасся, дав понять дарительнице, неудержно трясясь и испуская целомудренные вздохи, что судьба его не так уж далека от удела Октава де Маливера, о котором уже десятки лет судачат читатели и поклонники Стендаля.

Глинка остыла к Симонини, а он к Глинке. Но однажды, входя в «Кафе де ля Пэ» для легкого обеда а-ля фуршет (отбивные и почки на гриле), Симонини увидел ее за столиком в компании мясистого, достаточно вульгарного господина, с которым она пререкалась. Симонини поздоровался, Глинке ничего не оставалось, как представить его Рачковскому. Тот смерил его взглядом с явным интересом.

Тогда Симонини не понял, к чему такие взгляды. Понял, когда через некоторое время прозвучал звонок в лавку: вот он Рачковский. С широкой улыбкой, властно и непринужденно вошел, моментально определил, где лестница на второй этаж, и, поднявшись в кабинет, покойно уселся на креслах сбоку письменного стола. — Предлагаю, — отчеканил он, — деловой разговор.

Он был светловолос, как положено русскому, с проседью — поскольку миновал возраст тридцатилетия, губы имел чувственные и полные, немалый нос, брови славянского дьявола, людоедскую, хотя и сердечную, ухмылку и медоточивый голос.

«Скорее гепард, чем лев», — написал о нем Симонини в дневнике и задумался: что было бы неприятнее, получить приглашение темной ночью на пустынную набережную от Осман-бея или безмятежным утром от Рачковского в его служебный кабинет в посольство России на рю де Гренель. Выходило, что лучше — от Осман-бея. — Ну-с, капитан Симонини, — продолжил Рачковский. — Не знаю, известно ли вам, что есть Охрана, как вы любите выговаривать тут на Западе, или охранка, как называют ее русские эмигранты.

— Мне уже намекали…

— А мы без намеков. Мы при ярком свете солнца. Охранное отделение, то есть Отделение по охранению порядка и спокойствия, есть розыскная служба, созданная по постановлению министра внутренних дел после покушения на императора Александра Второго в целях безопасности монаршего семейства. В последнее время этой службе пришлось взять на себя противодействие террористической и нигилистской угрозе и в этих целях создать особые наблюдательные отделения, в частности, за рубежом, в местах скопления эмигрантов. Поэтому я и нахожусь сейчас во Франции на службе у своей страны. При свете солнца. Нам скрывать нечего. Те, кто скрывает, — террористы. Понятно?

— Понятно. Но чем могу я…

— До этого мы дойдем. Без опасений откройтесь мне в случае, если имеете какую бы то ни было связь с террористами и с их кружками. Мне известно, что в свое время вы принесли пользу французским спецслужбам, выявив опасных антибонапартистов. Выдавать можно только друзей, ну или знакомых. Я тоже не овечка. Я тоже когда-то имел общение в России с террористами. Прошлогодний снег. Но именно это дало мне возможность сделать карьеру по линии борьбы с ними. Только тот способен в этой конторе работать, кто знаком не понаслышке с подрывными группировками. Чтоб защищать закон, необходимо и побывать в шкуре нарушителя. Во Франции вы знаете это по Видоку, который стал главой полиции после того, как отбыл срок на каторге. Не стоит доверять полицейским, м-мм, чистеньким. Щегольки-с. Вернемся к нашему дельцу. Общеизвестно, что среди террористов много евреев, интеллигентиков. По поручению некоторых особ, влиятельных при дворе, я уполномочен доказать, что за подрыв моральных устоев русского народа, вплоть даже до жизненной угрозы ему, несут ответственность евреи. Вы услышите обо мне, будто мне покровительствует сам Витте, у которого слава либерала, и что он не приветствует таких тем. Но мой принцип — ни в коем случае не прислуживаться перед текущим начальником. Запомните. Всегда готовиться к приходу будущего начальства. Не буду терять время. Я ознакомился с материалом, переданным Глинкой. По большей части мусор. Я вижу, что крыша у вас подобрана соответственно. Лавка старьевщика. Мастак перепродавать старье дороже, чем новые вещи… А вот вы напечатали в «Контемпорэн» довольно острые документы, отыскавшиеся в архиве дедушки. Я пребуду очень удивлен, не отыщи вы их продолжения. Вы слывете специалистом по многим частностям…