— Мы не знаем, бывала ли здесь его семья, — терпеливо и сдержанно, но сухо напоминаю я Марино. — Жена, две девочки. Мы не знаем, кто здесь бывал и кто что трогал.

— Вряд ли они приезжали из Чикаго, чтобы побывать на этой свалке.

— Когда они уехали из Конкорда? — Семья Джека жила там, вместе с ним, в арендованном доме, найти который помогла ему я.

— Прошлой осенью. Все сходится. — У Марино завелось еще одно предположение. — Футболист и все, что случилось после того, как семья вернулась в Чикаго, а он перебрался сюда, купил этот домик и жил тут, как бродяга. Мог бы, по крайней мере, написать тебе, признаться, что жизнь в личном плане не удалась, а семья сбежала в Чикаго.

— Он ничего мне не сказал. И очень жаль.

— Да. Только не говори, что это я должен был сделать. — Марино упаковывает катушку с клейкой лентой. — В чужие дела не лезу. И начинать карьеру с того, чтобы закладывать коллег, — это не мое. Идея пригласить Филдинга принадлежит тебе, хоть ты и должна была понимать, что он, как всегда, облажается.

— Хочешь сказать, что этого следовало ожидать? — Я смотрю в налитые кровью глаза Марино.

— Надень каску, прежде чем спускаться. Дерьма там хватает, с потолка всякая гадость свисает… как гирлянды рождественские. Я пройдусь до фургона. Знаю, тебе минутка-другая не помешает.

Я подтягиваю ремешок каски, понимая, что Марино не хочет спускаться со мной в подвал не из-за того, что мне потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя и побыть одной, без него. Особенной чувствительностью Марино не отличается. Просто он убедил себя, что так надо. Но я, слыша, как он обмывает сапоги в ванне с водой и медленно уходит, представляю совсем другую картину. Дело не в тех малоприятных телесных жидкостях, что оттаяли и растеклись по полу подвала, и не в страхе Марино перед вирусами гепатита, ВИЧ или бог знает чего, а в том, как эти жидкости туда попали. Обмывая в ванной сапоги, он пытается очиститься от чувства вины.

Марино не видел, как Филдинг это делает, и теперь перед ним возникла проблема. Как я объяснила Бентону, пока мы ехали сюда, а потом рассказала по телефону и Марино, изъятие семенной жидкости мало чем отличается от обычной вазэктомии, за исключением того, что с мертвым эту процедуру провести легче, чем с живым, быстрее и проще. Причины очевидны — не требуется местная анестезия, не приходится думать о том, как чувствует себя пациент, не испытывает ли он каких-то неудобств.

Все, что требовалось от Филдинга, — это сделать небольшую пункцию на мошонке и ввести иглу в семяпроводящий проток, чтобы откачать сперму. Минутное дело. Скорее всего, он забирал семя не во время вскрытия, а еще раньше, в холодильнике, когда рядом никого не было. Потому, наверное, он и кровотечение у человека из Нортон’c-Вудс заметил раньше других. В понедельник явился пораньше на работу, прошел в холодильник, пока там было пусто, и вот тогда-то заметил на поддоне, под мешком, кровь. Вышел, поднялся к себе и вызвал Олли и Анну.

Если кто-то и должен был что-то заметить за те шесть месяцев, что я была в Довере, то только Анна. Об этом я Марино и сказала. Может, она и не замечала, а может, догадывалась, но молчала. Теперь мы знаем, судя по тому, что обнаружилось в морозильнике в подвале и что вылилось на пол, что Филдинг отобрал сперму по меньшей мере у сотни пациентов, и это принесло бы ему сотню тысяч долларов — в зависимости от назначаемой цены. Возможно, масштаб был больше, и богатым семьям цена выставлялась более высокая. Жидкое золото — так называют копы сперму. А Филдинг торговал ею на созданном им самим черном рынке. Я постоянно думаю, почему он выбрал Илая, и не нахожу ответа на этот вопрос. Возможно, мы никогда этого не узнаем.

Так или иначе, но, когда вчера утром Филдинг вошел в холодильник, там находилось лишь одно пригодное для экстракции спермы свежее мужское тело. Тело Илая Гольдмана. Другой мужчина был постарше, и покупателей на его семенную жидкость наверняка бы не нашлось. Третьей была женщина. Если Филдинг и впрямь, пойдя на немалый риск, убил Илая Гольдмана инжекторным ножом, значит, потенциальный покупатель у него уже был. Но кто? Ведь, продавая сперму Илая, Филдинг практически сознавался в убийстве.

Меня не отпускает мысль, что Джек не знал, кто тот мужчина в Нортон’c-Вудс, о смерти которого его известили в воскресенье. Он не поехал на место преступления, не проявил ни малейшего интереса и, возможно, не имел на то никаких причин. Он ни о чем не подозревал, пока не вошел в холодильник, где и узнал Илая Гольдмана, с которым уже пересекался раньше. Возможно, в связи с наркотиками или по поводу пистолета. Может быть, Филдинг подарил или продал Илаю «глок». Кто-то же это сделал. Наркотики, пистолет, возможно, что-то еще. Вот бы заглянуть в мысли Филдинга, когда он вошел в холодильник вчера, в начале восьмого утра. Тогда бы я знала. Тогда бы я знала все.

Я отвожу лампочку, чтобы не удариться о нее каской, и спускаюсь по каменным ступенькам в неудобном желтом костюме и больших резиновых сапогах.

По спине ползет холодный пот. Я с тревогой думаю о Бриггсе и предстоящей встрече с ним, а еще беспокоюсь о собаке по кличке Сок. Беспокоюсь обо всем, о чем только можно беспокоиться, потому что не могу думать о том, что предстоит мне увидеть. Но так оно и лучше, и, как бы я ни жаловалась на Марино, он поступил правильно. Я бы не хотела, чтобы тело Филдинга отправили в ЦСЭ, не хотела бы увидеть его в мешке на стальной каталке или на поддоне в морге. Марино хорошо меня знает и прекрасно понимает, что, если решение оставить за мной, я потребую показать Филдинга таким, каким он был, когда умер. Я непременно должна убедиться в том, что сделанные Бриггсом выводы совпадают с моими. Это относится и к причине, и к роду смерти[66].

Подвал каменный, с побеленными стенами, сводчатым потолком и без окон. Народу здесь слишком много, все одеты примерно так же, как и я, в желтые защитные костюмы, на всех каски, на руках — черные резиновые перчатки, на ногах — зеленые сапоги. Лица у некоторых скрыты под защитными щитками и хирургическими масками. Я узнаю троих своих подчиненных из лаборатории ДНК. Они берут мазки с каменного пола, усеянного осколками разбившихся стеклянных пробирок с черными пластиковыми пробками. Неподалеку обогреватель, о котором упоминал Марино, и стальной криогенный морозильник той же марки, что и у нас, — для хранения биологических образцов.

Дверца морозильника распахнута, на полочках ничего нет — кто-то, вероятно Филдинг, разбил содержимое о каменный пол, а потом включил обогреватель. Замечаю на некоторых осколках обрывки ярлычков. Если не считать стекла, пол чистый. Стены покрыты чем-то матовым, вроде грунтовки. Подвал напоминает переделанный в лабораторию погреб винодела — стальная раковина, стальной стол, штативы для пробирок, большие стальные емкости для жидкого азота. Есть еще металлический стол и несколько стульев, один из которых выдвинут, как будто на нем только что сидели. Я смотрю на стул, ищу кровь, но ничего не нахожу.