понимать, почему бар – особенное место для меня. Она повернула голову и улыбнулась своей ослепительной улыбкой, благодаря которой полицейские не выписывали ей штрафов, ограничиваясь предупреждением. Правда, на этот раз за ней крылось нечто другое. Сидни понимала, почему бар был для меня так важен в детстве, но не видела смысла цепляться за него теперь, когда я вырос. А может, она представляла себе, какие лица будут у ее родителей, если познакомить их с дядей Чарли и Джоуи Ди.

Сидни отказалась от квартиры и последний учебный год жила в комнате в общежитии. Мы уселись на ее кровать и еще немного поболтали про нынешний вечер.

– Почему у этого Дольта голос, как у медведя Йоги? – спросила она.

– У Кольта? Не знаю. Просто он так говорит.

– А почему его зовут Кольт?

– У всех в баре есть клички, но Стиву никак не приходило в голову прозвище для Кольта, поэтому тот чувствовал себя обойденным и однажды вечером сам объявил, что хочет, чтобы его называли Кольт.

– Угу… А почему тот парень, похожий на куклу из Маппет-шоу…

– Джоуи Ди.

– …разговаривает сам с собой?

– В детстве я думал, что он говорит с ручной мышью, которую держит в нагрудном кармане.

– Хм…

Вскоре после той поездки в бар Сидни объявила, что ей «нужно время». Время, чтобы заняться учебой и спланировать, что она будет делать после выпуска. Это не агита, клялась она, держа мою руку в своих ладонях.

– Время, – повторяла Сидни. – Просто дай мне время немного разобраться.

– Ну конечно, – сказал я. – Время.

Без Сидни времени у меня было навалом. Я мог бы поступить по-умному: начать посещать лекции и делать домашние задания. Но вместо этого я строчил статейки в «Йель дейли-ньюс» и торчал в библиотеке Бейнеке, штудируя переписку Хемингуэя, Гертруды Стайн и Авраама Линкольна. Мог дни напролет болтаться в йельских музеях, особенно в Центре британского искусства, где сидел и любовался портретами Джона Синглтона Копли с представителями колониальной Америки. Их лица, исполненные некой наивности и чистоты, но одновременно хитрости, напоминали мне физиономии гостей в «Публиканах». Вряд ли это совпадение, думал я, что Копли размещал многих своих героев в тавернах – по крайней мере, мне так казалось. Я подолгу просиживал перед «Обществом любителей пунша» Хогарта, написанным в восемнадцатом веке, где с дюжину пьяниц в пабе хохочут, пляшут и падают на пол. Иногда при взгляде на картину я тоже начинал хохотать, но всегда испытывал тоску по дому.

Однажды вечером я вышел из музея и заглянул в ближайший бар. Заказал скотч. У меня был с собой томик стихов Дилана Томаса. Я почитал их, заказал еще скотча. Возвращаясь назад в общежитие, решил заскочить на вечеринку, о которой недавно слышал. Она проходила в подвале. Человек пятьдесят студентов толкались вокруг бочонка с пивом, и какой-то парень в углу играл на спинете. Я прислонился к инструменту и заглянул ему в лицо.

Парень поднял голову, не отрывая пальцев от клавиатуры.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Джей Си, верно? Мю… Ме…

– Мёрингер.

– Точно. Ты и Сидни.

Я кивнул.

– Нелегко тебе, наверное, – сказал он. – Она и этот выпускник… Дело дерьмо.

Увидев мое лицо, парень прекратил играть.

– О-оу, – сказал он.

Я бросился в общежитие к Сидни. На улице шел снег с дождем, тротуары были скользкие, а я – пьяный, поэтому я упал. Дважды. Промокший, поцарапанный, запыхавшийся, я вломился к ней в двери и нажал на выключатель. Она подхватилась в постели. Сидни была одна.

– Джей Ар?

– Это правда?

– Джей Ар!

– Не надо. Пожалуйста, пожалуйста, только не лги. Просто скажи, если это правда.

Она подтянула колени к груди, не говоря ни слова. Мне хотелось закатить ей пощечину, устроить допрос, вынудить рассказать мне все в подробностях. Как давно? Как часто? Почему? Но какой смысл! Все это бесполезно, вопросы ни к чему. Я вышел, так и оставив дверь открытой.

Поезд до Нью-Йорка был полон, и единственное свободное место нашлось в вагоне-ресторане. Я не возражал. Прижавшись лбом к стеклу, я потягивал свой скотч и наблюдал, как мимо пролетают пейзажи Коннектикута. Напротив меня сидел священник. Голова его была лысой, за исключением пары прядей, похожих на ершики для трубок, на макушке. Близко посаженные голубые глаза под пушистыми седыми бровями уставились на меня. Я мысленно взмолился, чтобы он со мной не заговорил.

– Куда направляетесь? – спросил святой отец.

Я медленно повернулся, словно у меня защемило шею.

– На Манхассет, – ответил я и снова отвернулся к окну.

– Манхассет? – сказал он. – Это где?

– На Лонг-Айленде, – пробормотал я.

– Манхассет, Лонг-Айленд. Очаровательно звучит. Ман-хасс-ет. Какая мелодика!

– Ну да.

Это прозвучало более грубо, чем я рассчитывал. Я снова повернулся к святому отцу.