ты собираешься стать? Я упомянул юридическую школу, и родители Сидни вздохнули с облегчением.

– Нам пора ехать, – сказала Сидни. – Я должна отвезти Джей Ара в аэропорт.

Однако по пути настроение у нее переменилось. Сидни сказала, что высадит меня в Дэрьене, где я смогу сесть на аэропортовский автобус.

– Но почему? – спросил я. – Что происходит?

– Просто я думаю, так будет лучше.

– Объясни почему.

– Ну ладно. Я встречаюсь с другим.

– Я знаю.

Я назвал имя того приятеля, который познакомил нас на конституционном праве. Нет, сказала Сидни. Кое с кем еще. Сердце у меня упало, в горле встал ком.

Она свернула с шоссе у Дэрьена, и когда мы добрались до автобусной остановки, поспешно выскочила из машины. Я сидел без движения, пока она выволакивала из багажника мой чемодан и приказывала мне вылезать. Я не шевелился. Сидячая забастовка продолжалась около пяти минут. Наконец она забросила чемодан обратно в багажник и уселась за руль. Мы не произнесли ни слова, пока мчались на юг по I-95, петляя между машин, словно автогонщики. Однако по приезде в аэропорт оказалось, что Сидни больше не злится. Она даже выказала в мой адрес некое ворчливое одобрение, когда мы целовались на прощание.

– Ну, с Рождеством, – сказала Сидни, – Бедовый.

Первое прозвище, которое мне понравилось.

О любви я знал даже меньше, чем о конституционном праве, но в самолете по пути в Аризону пришел к выводу, что влюбился. Либо что у меня удар. Я потел, трясся всем телом, в груди давило. Мало того, руки мои до сих пор пахли Сидни, а в кармане я нашел смятую салфетку со следами ее губной помады. Я поднес руку к носу, прижал салфетку ко рту, и стюардесса спросила, меня что, тошнит?

Мама задала тот же вопрос, стоило мне выйти из самолета.

– Кажется, я влюблен, – ответил я.

– Чудесно! – воскликнула она, обнимая меня за плечи, пока мы шли к выходу из Скай-Харбора.

– И кто эта счастливица?

В машине, за ужином, вечером дома я пытался рассказать маме про Сидни, но это оказалось не так просто. Мне хотелось расспросить маму о том, что такое любовь, но я чувствовал, что должен быть осторожен, чтобы не пробудить в ней печальные воспоминания о былых любовных разочарованиях. Мне хотелось спросить, не является ли наша квартира возле канала верным признаком того, что я недостоин богини, живущей на серебряной реке, но я не мог принижать дом, который мама с такими усилиями для нас создала. Наконец я просто сказал:

– Сидни где-то тут, – и поднял руку у себя над головой.

– А я – вот тут, – и опустил руку на уровень коленей.

– Не говори так. У тебя есть что ей предложить.

– Ну да. Ни денег, ни хоть малейшего понятия о том, чем бы мне хотелось заниматься в жизни…

– Ни малейшего понятия?

– Ну, кроме того, что я стану адвокатом.

– Слушай, – сказала мама. – В отношениях вообще неплохо, когда мужчина немного возносит женщину на пьедестал.

Она улыбнулась и ободряюще похлопала меня по плечу, но я даже не смог ответить ей улыбкой.

– Джей Ар, любовь – это благословение. Постарайся ею насладиться.

– А что, если мне разобьют сердце? – спросил я.

Мама посмотрела поверх моей головы.

– Мама?

Молчание.

– Мама?

Она опустила глаза и поглядела на меня.

– Ты это переживешь, – сказала она.

Сидни встретила меня в аэропорту с бутылкой шампанского, которую мы передавали друг другу, мчась на север по I-95. Была ночь воскресенья, температура ниже нуля. На шоссе не было ни души. Словно весь мир принадлежал нам двоим.

До Йеля мы добрались за полночь. Покрытые изморозью деревья позвякивали ветвями на ветру. Улицы превратились в каток. Мы вошли в мою комнату, сгребли пластинки Синатры, а потом поехали к ней и заперлись в квартире. Сидни застенчиво хохотнула, когда я припер дверь тяжелым креслом.

Мы не выходили несколько дней. Снег выпадал, таял и выпадал снова, но мы едва это замечали. Мы не включали ни радио, ни телевизор. Единственными звуками в квартире были голоса – Синатры и наши с Сидни, – стоны и шум ветра. Проголодавшись, мы заказывали еду из ресторанчика на углу. Телефон беспрестанно звонил, но Сидни не брала трубку, а автоответчика у нее не было. Если бойфренды и разыскивали ее, ей было наплевать, и я счел это равнодушие за признак того, что из всех она выбрала меня.

Время летело незаметно, потом вовсе остановилось, утратив над нами свою власть. Мы часами лежали на боку лицом друг к другу, смотрели в лицо, улыбались, касались кончиками пальцев, не говоря ни слова. Могли заснуть, потом проснуться, заняться любовью и снова заснуть, переплетя пальцы. Я понятия не имел, утро на дворе или вечер, какой сейчас