— Ты за веев или очхи? — спросил паренек, насупившись.

— За веев! — успокоил я и снял шлем. — Видишь уши?

— Ружье подержать дашь? — спросил он деловито.

— Непременно! — обещал я.

— Сбегаю за батькой, — сказал он. — Ты за коровами смотри, не то в лес порскнут!

— Заметано! — согласился я. — Но учти. Приведешь очхи, буду стрелять! В них! — Я указал на коров.

Он кивнул и убежал. Я на всякий случай переместился к опушке. Степка вернулся скоро. Следом за ним шагал вей средних лет в зеленом кителе и такой же фуражке. Других людей в обозримой видимости не наблюдалось. Я вышел навстречу.

— Моя фамилия Пузиков, — представился вей. — А вы Князев?

— Откуда знаете? — удивился я.

— Очхи в деревню заскакивали, вас ищут. Приметы сказывали: высокий, плечистый…

— Давно были?

— С час назад!

Ситуация вырисовывалась хреновая. Если навестили даже глухую деревню…

— Я вас выведу! — сказал Пузиков. — Не беспокойтесь! Только поспешим!

Я дал Степке подержать автомат, после чего мы пошли. Лесные дороги Пузиков знал. Мы ползли сквозь чащи, пересекали болота, взбирались на холмы и спускались в балки. Дважды «УАЗ» садился на днище, его вытаскивали лебедкой и ехали дальше. Хваленый «Хаммер» застрял бы здесь навек, родная техника не подвела. Мы кружили и кружили по лесам, я потерял ориентацию; окажись на месте Пузикова местный Сусанин, мы бы сгинули, как поляки. Однако лесник не подвел: к вечеру мы выползли в поле.

— Дальше — большак! — указал Пузиков. — По нему и доедете. Очхи здесь не ходят!

Я достал пригоршню золота.

— Помельче есть? — спросил Пузиков.

Я порылся и нашел в кармане серебряный рубль.

— Возьму! — сказал лесник, забирая монету. — На память! Золото сохранить трудно: куда-нибудь да потратишь. Внукам буду рассказывать: самого Князева вывел!

Я обнял его и расцеловал. К своим мы добрались к полуночи. Из троих тяжелораненых двое умерли дорогой, в кузове лежало одиннадцать трупов: никогда за всю историю роты мы не несли столь ужасающих потерь. В штаб корпуса я ворвался разъяренным зверем. Меня немедленно связали с Ливенцовым, и я, не стесняясь в выражениях, доложил о случившемся.

— Уверен, что засада ждала именно вас? — спросил Ливенцов.

— В деревне искали Князева! Или нас тут много?

— Побудь у аппарата, — сказал он и отключился.

Минут через десять перезвонил Зубов. Он расспросил обо всем и умолк.

— Какие мысли? — спросил я, устав ждать.

— Грустные! — ответил он. — К плану рейда в Генштабе имели доступ двое: офицер, который прокладывал маршрут, и сам Ливенцов. Ты получил запечатанный сургучом конверт. Если ты не проболтался…

— Счас! — возмутился я.

— Значит, пакет вскрыли в пути, — продолжил Зубов.

— Горчаков? — удивился я. — Не верю! Чтоб Николай…

— Вера — дело личное, а вот утечка сведений — государственное! — перебил Яков. — Разберемся! Пока помалкивай! Ливенцов велел передать: рейды отменены! Отдыхайте, залечивайте раны…

Рейды по тылам не возобновились: отпала нужда. Наступательный порыв Союза мы сбили, а подошедшие кавалерийские дивизии атаковали очхи на марше. Союз не учил кавалеристов конному бою, ибо так же делали и в СССР. Очхи не поняли одного. В Отечественную у Красной армии не было противника, атакующего в конном строю, а вот казаки пики имели. Будь у армии Союза пулеметы, она б отбилась, но пулеметов не было у обеих сторон. Конная лава смела захватчиков и погнала их к побережью. Стремительное наступление сменилось таким же стремительным бегством, чему в немалой степени способствовало разложение армии вторжения. Насчет этого постарался Зубов. Самолеты засыпали очхи листовками. В них рассказывалось, как сытно живется в плену, приводились нормы довольствия военнопленных. Солдаты имели возможность сравнить: их армейский паек был скуднее. В листовках имелась приписка. Добровольно сдавшимся в плен и не повинным в военных преступлениях дозволялось после войны остаться в Новой России.

Эту идею подсказал я, вспомнив лопоухого насильника. Яков хмыкнул и вынес вопрос на Государственный Совет. Сановники были против, но владельцы поместий голосовали «за». У них и до войны не хватало рабочих, а тут фронт забрал молодых и сильных. Веи гибли в боях, послевоенное будущее представлялось безрадостным. Экономический расчет взял верх — царь подписал указ. Текст размножили и сбросили противнику. Очхи стали сдаваться пачками. В прежние времена плен для них означал лагерь по окончании войны, теперь они не боялись.

Военные преступления в листовках помянули не зря. Стремительным наскоком казаки освободили лагерь военнопленных — его не успели эвакуировать. Освобожденные рассказали о трагедии. Рядовых пленных очхи не мордовали, а вот офицеров били. Двоих из них, ари по происхождению, вовсе распяли, пригвоздив к воротам церкви. Действо сопровождалось шуточками: будете, как ваш Христос! Офицеры умерли в мучениях.

Услыхав это, казаки озверели. На ари им было плевать, но поругание веры! Охрана лагеря убежать не успела, о чем пожалела очень скоро. Всех очхи, солдат и офицеров, развесили на сучьях, не больно задумываясь над провинностью каждого. Командир сотни препятствовать не стал: один из распятых был ему братом. История получила огласку, о ней написали в газетах, а газеты сбросили с самолетов противнику. Отношение к пленным со стороны очхи резко поменялось. Говорили, что кого-то из больших начальников они даже судили.

Не все очхи пали духом, нас пытались контратаковать. Мою роту раздербанили повзводно и послали гасить прорывы. Кавалерия Союза так и не усвоила урок, раз за разом попадая в одну и ту же ловушку. «Монки» и огонь «калашей» косили наступающих, наши потери были ничтожными. Обстреляв колонну, мы обычно уходили: в дальнейших действиях не было нужды. Лишь у госпиталя я повел взвод в атаку. Оставить уцелевших очхи возле сестричек и раненых было нельзя: выместили б злобу. В том бою ранили многих, зацепило и меня. В который раз спасли «броники»: они выдерживали пулю 12-го калибра…

Армия гнала врага, пока фронт не спрессовался. У Союза остался плацдарм: километров двадцать в ширину и десять в глубину. Здесь они окопались и вознамерились стоять. Ливенцов не погнал людей под снаряды. Плацдарм окружили и окопались. Канонерские лодки и мониторы Новой России, обогнув материк, стали патрулировать море у плацдарма. Подвоз боеприпасов окруженным резко сократился, возможность эвакуации не просматривалась вовсе. Запертых на плацдарме очхи ждала незавидная участь. Бои гремели лишь на севере. Невзирая на потери, очхи атаковали пограничные укрепления. Их отбивали, но они не унимались. Говорили, что там командует лично Курочкин.

Работы нам не стало, роту отозвали в Петроград. Мы возвращались домой: сотня уцелевших солдат и офицеров. Обстрелянные, спаянные, пережившие горечь потерь и радость побед. В обтрепанном камуфляже, в разбитых ботинках, многие со шрамами или в повязках, но все, как один, с наградами. Офицеры — с орденами Святого Георгия, солдаты и унтеры — с крестами. Трое выслужили полный бант. Ни в одной части не было столько награжденных, ни о ком так часто не писали газеты. За подчиненных я более не волновался: не пропадут! Любой командир оторвет их с руками. Роту можно довести до полного штата или развернуть в батальон или даже полк — это не проблема. Есть кому учить новобранцев, есть кому вести их в бой. Рика хоть сейчас ставь ротным, другие офицеры не хуже. Из унтеров выйдут командиры взводов. Служба моя завершалась.