– Вы не раз упоминали о том, как подбираете вокруг себя все, «что плохо лежит». А детишек часто «обворовываете»?

– Регулярно. Это тема огромная, неисчерпаемая. Причем люди очень по-разному развиваются. Бывает, в детстве человек просто фонтанирует забавными умозаключениями, придуманными историями, первородными словечками…

Мы сейчас с друзьями путешествовали по Италии. У них девчоночка лет семи – третья, последыш. Страшно умная, разговаривает таким убедительным серьезным говорком, и в то же время внутренний моторчик ни на секунду не дает ей на месте усидеть. Скачет, скачет, руками-ногами фортели выкидывает, одновременно что-то говорит, задыхаясь. Такой перпетуум-мобиле…

– Угоша, – говорю я ей. – У тебя такие ножки красивые…

Она, продолжая скакать:

– Я, когда родилась, они были кривые-раскривые…

– И что ж вы с ними сделали?

– Ничего, – отвечает она, подпрыгивая с серьезным лицом. – Просто дали им расти…

– А почему на тебе, как я посмотрю, ни сережек, ни колечка нет?

– У меня ничего нет. Ничего на мне не держится! – И машет рукой: – Вот такая я дикая!

А вечером сидит в виноградной беседке среди спорящих взрослых. Темы – политика, тревожный мир, экологические катастрофы… глобальный кризис… Когда наступает коротенькая пауза, вдруг серьезно и внятно встревает:

– А я тоже люблю о серьезном думать. Вот как это у меня пальцы шевелятся?

Причем мир детства, конечно, не герметичен и, безусловно, отзывается зеркально миру взрослых. Но все же каждый ребенок выстраивает свои редуты, отгораживаясь от нашего кошмарного мира.

Мне приятель рассказывал, как несколько лет назад, в самое тяжелое время чуть не ежедневных взрывов на улицах Иерусалима, он позвонил домой проверить – пришла ли из школы его одиннадцатилетняя дочь. Работает он в Тель-Авиве, в часе езды от дома.

Звонит домой – там никого. Звонит на мобильный дочери – тот отключен. Он начинает нервничать. И в это время по радио передают, что в Иерусалиме взорвал себя на улице, в гуще толпы, очередной «борец за свободу Палестины». Обезумевший отец прыгает в машину и гонит по шоссе в Иерусалим. Как доехал, как не врезался в кого-то… не помнит!

Вбегает в подъезд, открывает дрожащей рукой дверь квартиры… В доме работает телевизор, транслируя столь знакомые каждому израильтянину кадры: «амбулансы» и полицейские машины с мигалками, бегущие с носилками санитары, перекошенные лица людей… В кресле сидит с книжкой его заплаканная дочь и отрешенно смотрит на мелькающие кадры.

– А-агния! – заикаясь от пережитого страха, выдавливает отец… – Что?.. Что?!

– Все очень плохо, папа… – горестно отвечает она. – Янки взяли Атланту.

Вы догадываетесь, какая книга лежит у нее на коленях? Правильно, «Унесенные ветром». Вот о ком она плачет, глядя в экран, демонстрирующий ей наши реальные ужасы.

Главное, интересно видеть, как преломляется в наших детях наше детство – его мифы, страшилки… идолы его. Все наши религии…

Режиссер Игорь Мушкатин рассказывал, как однажды весной к ним прибежала из садика пятилетняя внучка. По-хозяйски обежала квартиру, выскочила на балкон… Крикнула возмущенно:

– Деда! А почему флаг не висит?

– Флаг? С какой стати?

– Но ведь праздник сегодня, праздник! Нужно повесить наш израильский флаг!

Дед задумался, вспоминая: какой же такой праздник? Вроде никакого…

– Ты путаешь, детка…

Та даже зашлась в крике:

– Ты что, не знаешь, какой сегодня праздник?! Христос воскрес!

Иногда вспомнишь, в какой стране выросла: боже, думаешь, какие речевки мы толкали! Какие революционные песни вытягивали детскими голосами! А как зубрили в институтах «Капитал» Маркса!.. И ничего ведь, остались в своем уме, с хорошим здоровым прищуром внимательных глаз… Не знаю, что спасало – может, чувство юмора?

Картинка по теме:

Мой приятель живет в Америке уже много лет. Жена у него – американка, двое американских детей. Рабочий язык в семье английский. Короче, совсем иная, инакая жизнь, в которой он варится лет уже семнадцать.

И вот кто-то из друзей подарил им щенка японской породы акито. Порода редкая, особенная, собака эта призвана охранять священную особу императора. И поскольку обитает во дворце, есть некоторая тонкость в воспитании этих щенков. Дабы не случился с собакой конфуз прямо перед императором, справлять большую нужду ее учат только по определенному слову. Причем надо это слово выбрать, сообразуясь с его малоупотребляемостью. Дабы случайно не произнести.

Так вот, щенок оказался чудесным, умненьким, легко поддавался дрессировке… Надо было только слово выбрать, да такое, какое в доме никогда не произносится. И стал мой приятель думать, перебирать разные слова. Пока в конце концов не понял, что никогда в доме не произносится имя основоположника марксизма.

Отлично! Натаскал он щенка, выводит гулять и, как только гаркнет: «Маркс!» – собачка послушно приседает, умница.

И вот однажды – проспал, не успел собаку вывести – понадеялся на детей, которые привыкли, что с собакой папа выходит… То, се… Сидел на работе как на иголках: волновался – вспомнит ли жена заветное слово, собачке ведь позарез нужно. А у жены, как назло, мобильник отключен.

Примчался он домой – там ни жены, ни собаки. Выбежал в лесок, где обычно пса выгуливал… И уже подбегая к опушке, услышал отчаянное, хриплое:

– Лэнин!.. Тхоцкий!.. Лэнин!..

Видит, сидят эти две дуры: одна плачет горькими слезами – не может вспомнить заветного слова. Другая тоже плачет, замучилась: не может опростаться.

Он подбежал, издалека вопя: «Ма-а-ркс! Ма-а-аркс!!!» Собака присела, скуля от облегчения.

И еще по поводу перерождения мифов.

У нас во дворе живет симпатичная семья: мама, папа и шестилетний Даня. Он – интеллектуал, чемпион младшей школы по шахматам, мальчик читающий и, в общем, хорошо говорящий по-русски.

Встречаю его как-то во дворе, с мамой. Только что они вернулись из России, где Даня побывал впервые.

– Даня, – спрашиваю я, – понравилось тебе в Москве?

– Очень! – выпаливает с сияющими глазами.

– А что больше всего понравилось?

Он, светло улыбаясь, говорит:

– Бомж.

Я недоуменно поднимаю глаза на маму.

– Ага, – продолжает Даня. – Бомжик… Замечательный такой, с косичками, лежал на Красной площади на газетках…