Когда мы отошли к машине и уже сели в нее, Миня вдруг замер, открыв рот, словно подсчитывая что-то в уме, вытаращил глаза, охнул и сказал:

– Ой… а ведь я его наебал!

– Миня, – выпалила я в сердцах, – чтоб ты лопнул со своей коммерцией!

Мы выскочили из машины и побежали к месту сделки. Но хохол, как и следовало предположить, уже ушел опохмеляться.

Что там говорить! Живучи мифы. Живучи!»

Кстати, та же Светлана Шенбрунн однажды описывала сценку, которую наблюдала из окна заштатной гостиницы в Курске. Дело происходило, между прочим, 8 марта, в Женский, извините, день.

Под скамейкой, неподалеку от входа в гостиницу валялась сильно нетрезвая дама в весьма непотребном виде: поза самая фривольная, в одежде полный беспорядок. Над ней стояли двое озадаченных мужчин: местный дворник в кожаном фартуке и его собутыльник.

– Коль… – предлагал собутыльник, – ну давай мы оттащим ее с обзору публики куда подале… Вон, пусть в кустах проспится…

А дворник отвечал:

– Не трожь! Пусть гуляет. Ее праздник!

И Светлана же рассказывала про знакомого пенсионера, в прошлом – большого ученого, известного математика, одного из создателей знаменитого орудия «Катюша». Вышел тот как-то с кошелкой в соседний гастроном. Мороз был сильный, нос у него покраснел, опух…

Бежит к нему наперерез с бутылкой алкаш:

– Дед, третьим будешь?

У старого ученого сработала его математическая логика. Он сказал:

– Пока не вижу твоего второго.

Алкаш выставил два пальца и страстно крикнул:

– Дед, я – двое!

– Когда читаешь Ваши книги, то и дело ловишь себя на ощущении личного своего присутствия – неважно, что Вы описываете – объяснение в любви или пьяную драку. Насчет любви все ясно – такой опыт есть у каждого. А вот откуда подобная осведомленность в том, что касается реалий и языка быдла?

– Ну-ка, полегче, полегче насчет «быдла». Вот как только писатель хотя бы мысленно произнесет это словцо по отношению к так называемому «простому человеку», считайте, что его творческая карьера подошла к концу. Помните замечательный анекдот про ассенизатора: он спускается в выгребную яму и наполняет ведро содержимым. А его помощник на веревке тащит ведро наверх. И не удерживает его; ведро опрокидывается на голову «начальника», и тот, отирая усы и голову, в сердцах произносит: «Эх, не быть те, Васька, за старшого! Быть те всю жизнь на подхвате».

Так вот, пренебрежение малейшей деталью прекрасной, свинской, ослепительной и ужасной жизни, что тебя окружает, грозит писателю полной потерей квалификации. Не быть ему за старшого.

– Да, но где ж Вы все это берете? Иногда возникает впечатление, что Вы и в заключении посидели, и в воровском притоне не раз бывали, и в шалманах сиживали…

– Ну, во-первых, я выросла во дворе южного, криминального, пылкого города с таким пестрым составом населения, что жить сейчас в какой-нибудь моноэтнической стране мне просто было бы тоскливо. У меня в ушах до сих пор звучит «разноплеменный говор». Я вам и сейчас изображу любой акцент – узбекский, армянский, грузинский… Нам, бывшим ташкентцам, разбросанным по миру, поэтому всегда странно проявление любой ксенофобии.

В юности, впервые в жизни оказавшись на пляже в Сочи, я была шокирована своеобразным ухаживанием молодого человека «из местных». «Девушка, ви грузинка?» – спросил он. «Нет», – ответила я. «Армянка?» – «Нет…» – «Азербайджянка?» – «Нет-нет…» Тогда он поскучнел и заявил: «Нэ допускаю мисли!»

«Живую жизнь» вокруг себя я видела с детства – много солнца, длинное лето, с утра до вечера беготня по двору. Кстати, первую в своей жизни смертную драку я видела очень близко, страшно, подробно – мне было лет шесть. До сих пор у меня перед глазами окровавленная голова с оскаленной улыбкой, мотающаяся по асфальту. Эта драка сослужила отличную службу сорок лет спустя: она описана в романе «На солнечной стороне улицы», вот так-то.

Ну и самая разная пестрая компания с юности – актеры, музыканты, художники… знаете, отнюдь не белые воротнички, нет… и не белые перчатки. Актерство, вообще сценическая братия – очень богатые закрома для любого страждущего уха, для любого живого воображения. А я с юности обожаю актерские байки. Помню в Ташкентском ТЮЗе некую пьесу из пионерской жизни: пионервожатого Петю играла пожилая артистка труппы. И на ее призыв срочно провести классное собрание нетрезвый актер, исполняющий роль завуча, воскликнул:

– Ты права… мой мальчик!

Виктор Шендерович рассказал мне байку о выдающемся трагике М.

М. сильно закладывал, как и полагается по профессии; иногда его вытаскивали из канав и приволакивали перед спектаклем в гримерную, где почтительно колошматили по физиономии, отпаивали, брили-гримировали и выпускали на сцену под шепот суфлера. Но трагик был из первейших.

И вот так его однажды приволокли, отмыли, усадили в кресло… гримируют… Через час – выход…

– А… шо седни… их-рам? – еле ворочая языком, спрашивает трагик.

– «Гамлета», Николай Лексанч! – отвечает гример.

– Да-а? А… Гамлета… хто… грат?

– Да вы, вы, Николай Лексанч!

– Да-а-а?! М-м… м-можно на пьеску взглянуть?

Притаскивают ему текст пьесы… Он долго смотрит на разворот страниц… пытается сфокусировать взгляд… морщит лоб… Наконец произносит уважительно-удивленно:

– О-о-о, а пьеска-то… в стихах!

Кроме того, я всегда заговариваю с первым встречным-поперечным и немедленно перехожу на язык этого встречного, включая жестикуляцию, интонации, даже тембр голоса. Это – актерство, которое сидит в печенках. В незнакомом городе или после долгого отсутствия очень люблю разговаривать с водителями: выясняю, как говорит моя мама, «ситуацию на местности». Таксисты – это настоящий кладезь самых разнообразных сведений! Я разговариваю со всеми таксистами во всех странах. Я же писатель, оборотень, Арлекин, шулер и шут – мне интересно все понять, влезть в чужую жизнь, пощупать ее с изнанки. Для меня это хлеб насущный, соль земли, моя любовь – персонажи.

В последнюю по времени поездку в Москву я за одним водителем даже записала: «Девчонки пригородные вон по вокзалам промышляют. На хлеб-то надо наголодранить». – «А родители как отпускают?» – спросила я. Он заметил: «А что родители… Они сами из куля в рогожу переворачиваются».

Причем точно знаю, от какого человека извлеку «материал», а какого даже трогать не надо. Я это чувствую, как вампир чует свежую теплую кровь.

Иногда срабатывает метод общения «от обратного».

Однажды после записи на «Эхе Москвы» я стою на Новом Арбате, ловлю машину. Возле меня останавливается автомобиль: