– Разумеется, мой муж. Шеймус Финнеган.

Дженни, продолжая разыгрывать несуществующую беременность, в тот же день отправилась в Бинси. Вечером она уже была в домике, где встретилась с Джози и впервые увидела своего сына Джеймса.

Джози держала малыша на руках и ворковала над ним, но, стоило ей увидеть Дженни, тут же передала ей ребенка, а затем надела жакет.

– Ты никак собралась уезжать? – удивилась Дженни. – Я едва переступила порог. Ты должна остаться хотя бы на пару дней. Потом, ты же говорила, что поедешь в Лондон вместе со мной и мы выдадим тебя за девушку из Бинси, взявшуюся мне помочь.

В глазах Джози блестели слезы.

– Прости, Дженни, но я не могу, – покачала головой она. – Мне с каждой секундой все труднее оторваться от него. Если я не уеду сейчас, то не уеду вообще.

Дженни заглянула в глаза подруги и увидела, каково той отказываться от ребенка.

– Джози, я не смею забирать у тебя ребенка. Это твой сын.

– Тебе придется его взять. Мне нельзя здесь оставаться, и ты это знаешь, – возразила Джози. – Билли Мэдден ничего не забывает и не прощает. Он изобьет меня до полусмерти, а ребенка отдаст в приют, и то если будет в хорошем настроении. Дженни, наше решение – самое лучшее. Единственно возможное. – Джози застегнула жакет, надела шляпу и взяла чемодан. – Я тебе напишу. Под другим именем. Не сразу, а когда найду жилье и устроюсь. И ты пиши мне и рассказывай о нем. Если сможешь, иногда присылай фотографии.

– Обязательно. Обещаю. Джози, твоего сына будут любить. О нем будут заботиться. Всегда. Это я тебе тоже обещаю.

– А я в этом и не сомневаюсь.

Джози поцеловала малыша, затем Дженни, после чего ушла, ни разу не оглянувшись.

Дженни провела в деревне еще неделю – странную, пугающую и вместе с тем удивительную. За это время она привыкла к чужому ребенку. Затем она вернулась на поезде в Лондон. Своему отцу, друзьям и родным Шейми она сказала, что роды были несколько преждевременными. Это вызвало некоторое удивление. Дженни мягко отчитали за то, что она одна поехала в деревню да еще накануне родов. Но радости от появления новой маленькой жизни было несравненно больше. Никто и не заподозрил, что ребенок на самом деле рожден другой женщиной. И с чего бы взяться подозрениям? Истинные последствия детской травмы Дженни знали только ее отец и Харриет. Преподобный Уилкотт, будучи человеком веры, принял рождение Джеймса как еще одно Божье чудо. Куда сложнее обстояло дело с доктором Харриет Хэтчер, женщиной ученой и не верящей в Божьи чудеса. Однако Дженни и здесь нашла решение. Она заблаговременно сообщила Харриет, что поскольку часто бывает в Бинси, то и наблюдаться будет у местного врача – доктора Кобба. Харриет отнеслась к этому с пониманием и попросила Дженни после родов прийти на осмотр. Естественно, Дженни не пришла и не собиралась делать это в будущем.

Не отправься Шейми на войну, все обстояло бы куда труднее. Он бы сразу заметил, что за время беременности ее тело совсем не изменилось, что груди не разбухли от молока. Скорее всего, он пожелал бы узнать, в чем дело. На вопросы подруг, кормит ли она Джеймса грудью, Дженни отвечала, что молока у нее недостаточно, а потому она перешла на искусственное вскармливание. Находись Шейми в Лондоне, он, чего доброго, захотел бы съездить в Бинси и поблагодарить доктора Кобба за принятые роды. Однако Шейми в тот момент находился за сотни миль от Лондона, на борту английского военного корабля, и все тревоги Дженни отпали сами собой.

Она написала мужу, вложив фотографию Джеймса и сообщив, что теперь он отец крепкого, здорового сына, которого она назвала Джеймсом в честь него[11]. Где-то через год, когда Шейми приезжал в отпуск, он с первого взгляда влюбился в ребенка и взял с Дженни обещание ежемесячно посылать ему снимки Джеймса.

Безумный план Джози удивительным образом осуществился. Сама Джози находилась вдали от Лондона, где ей ничего не грозило. Она служила в Париже хористкой, выступая под псевдонимом. Дженни Финнеган трепетно заботилась о ребенке. Словом, удачнее не придумаешь.

Казалось, Дженни должна только радоваться. У нее есть ребенок, которого она так страстно хотела. Джеймс принадлежал только ей, став ее радостью и гордостью, ее прекрасным золотоволосым малышом. Дженни души в нем не чаяла. У нее есть обаятельный муж, герой войны. Дженни любили родные и друзья.

Но Дженни отнюдь не чувствовала себя счастливой. Наоборот, она мучилась и терзалась, ибо ее счастье было построено на лжи. Она солгала Шейми насчет способности иметь детей. Утаила от него выкидыш. Затем последовала новая ложь, будто Джеймс – их сын. Пока все сходило ей с рук, но Дженни знала: Бог уже наказывает ее за лживые построения. Шейми, которого она так любила, больше ее не любил.

Вслух он ни разу этого не сказал. Он оставался ласковым и предупредительным. Каждое его письмо заканчивалось словами «С любовью, Шейми». Он искренне пытался ее любить и не мог. Когда он смотрел на Дженни, его глаза были добрыми, но отрешенными. В них всегда ощущались печаль и тяжесть, словно огонь, который влек его в далекие места вроде Килиманджаро и Южного полюса, который делал его смелым, дерзким, неутомимым в своих поисках… этот огонь угас в нем навсегда.

Дженни нашла прощальное письмо Уиллы к нему. Измятое, оно лежало в кармане одной из курток. Дженни нашла и другое – его письмо к Уилле, которое он начал писать после ее ухода, но затем порвал в клочки. Дженни обнаружила их в мусорной корзине его кабинета и сложила. Шейми писал, что Уилла, уехав, поступила правильно, оказавшись сильнее его. Он сожалел о том, что изменял жене, и собирался провести остаток жизни, стараясь быть хорошим мужем и отцом их с Дженни ребенку. И в то же время он хотел, чтобы Уилла знала: что бы ни случилось, сколько бы лет ни прошло, даже если они больше никогда не увидятся, он любит ее и всегда будет любить. Она оставалась его сердцем и душой.

Прочтя эти слова, Дженни заплакала. По себе и по Шейми. Ее не утешали его раскаяния и обещания быть хорошим мужем ценой собственного счастья. Наоборот, это лишь усугубляло ее страдания. Не она, Дженни, а Уилла Олден была сердцем и душой Шейми. Но Уилла его покинула, сделав это во второй раз. Ее уход разрушил его изнутри, опустошил, превратил в оболочку.

– Идем, маленькая обезьянка, – сказал Джеймсу дед. – Не будем мешать тетям работать. Нашим дядям на войне очень нужны их замечательные теплые носки. С озябшими ногами не повоюешь.

Джеймс доел последнюю печенюшку, обнял Дженни и пожелал ей спокойной ночи. Дженни крепко обняла малыша, вдыхая его запах. Джеймс был теперь ее единственной любовью, самой лучшей и яркой стороной ее жизни.

– Мамочка! Ты меня раздавишь! – запищал малыш.

Все женщины засмеялись. Дженни еще раз поцеловала сына в щеку и отпустила. Она смотрела, как дед, держа внука за руку, уводит его из кухни. На мгновение Дженни целиком захлестнуло волной чувств к сыну. Она отчаянно надеялась, что он никогда не узнает о ее поступке. А если узнает? Перед глазами мелькнула картина: выросший Джеймс узнал правду и возненавидел ее за содеянное. Эта мысль вызвала другую волну – волну душевной боли. Дженни закрыла глаза, поднеся руку к виску.