Баташев кивнул.

– Хорошо! В общем, так и договоримся. Но никого больше в это не посвящай.

2

Серым декабрьским утром, когда в предрассветной морозной дымке уже угадываются очертания домов, а в небо тянутся ровные, чуть расходящиеся кверху колонны дыма из печных труб, по Уссурийской улице медленно плелся, вдыхая обжигающий, с горчинкой дыма, воздух, встревоженный и теряющийся в догадках Филипп Цупко.

Вчера вечером посыльный из городской милиции, молодой и суровый, как его серая шинель, затянутая кожаным ремнем, вручил Филе желтоватую повестку, коей ему, гражданину Цупко, предписывалось прибыть в управление гормилиции, к какому-то Семушкину в 16-й кабинет.

Цупко лихорадочно перебирал в голове возможные причины вызова, успокаивая себя лишь тем, что его вызывали, а не приехали на дом гуртом с ордером на обыск и арест.

Тем не менее к городской милиции он подошел на несгибающихся ногах, с душой в пятках.

Показал дежурному за маленьким полукруглым окошечком повестку.

– Мальцев! – окликнул дежурный пробегавшего мимо невысокого чернявого милиционера. – Проводи гражданина в шестнадцатый кабинет.

Они прошли по коридору, дважды поворачивая в узкие проходы, потом чернявый милиционер показал Цупко дверь в темном тупичке, а сам снова поспешил по своим делам.

Филипп осторожно приблизился к двери, на которой была прибита ромбовидная жестянка с номером, прислонил голову. За дверью слышался неразборчивый говор, и Цупко, ничего не разобрав, отошел назад, опустился на отполированную задами посетителей скамейку. Под ложечкой неприятно заныло. Он еще ни разу не приходил сам в подобные заведения. И от этого ему было не по себе.

Прошло примерно с полчаса томительного ожидания, потом дверь распахнулась, на пороге появился худой и высокий человек в косоворотке и темном пиджаке.

– Гражданин Цупко? – наставил он длинный палец на Филиппа. Тот вскочил, подобострастно кланяясь. – Проходите!

В кабинете оказался еще один, коренастый и широкоскулый, с лобастой головой и колючими глазками, засверлившими Филю прямо с порога.

– Добренького здоровьичка! – продолжая кланяться, поздоровался Филя, нутром почувствовав в лобастом начальника, притом опасного для него.

– Проходите, садитесь, – показал коренастый на приставленный к столу обшарпанный стул. – Здравствуйте, Цупко. Вы меня, конечно, не знаете. Я – начальник городского угрозыска Фоменко.

У Фили побежали по спине струйки пота, он жадно посмотрел на графин с водой, стоящий прямо перед ним. Фоменко кивнул, усмехнувшись.

– Пожалуйста, попейте.

Пока Филя возился с графином, начальник угро раскрыл тощую папочку и перебрал лежавшие в ней несколько листков.

– Итак, значит, Цупко Филипп Ильич, пятидесяти трех лет, из крестьян Санзанской волости Верхне-Днепровского уезда Екатеринославской губернии. В тысяча девятьсот десятом был под судом за убийство собственной жены в Верхнеудинске. Трехлетний надзор после освобождения с каторги не отбыл. По распоряжению комиссара юстиции Жданова от семнадцатого июня восемнадцатого года от всех последствий судимости освобожден с восстановлением в правах состояния…

– Меня при семеновской власти в девятнадцатом годе заново под надзор определили, – поспешил пояснить Цупко. – И другие белорепрессии перенес…

Фоменко внимательно посмотрел на него поверх листа.

– Что же тут удивительного, если покусились на японский склад!

– Все-то вам известно, – вздохнул Цупко, играя растерянность. Он уже успокоился. Если начинали с биографии, то, скорее всего, новый начальник сыска продолжит песню старого, Гадаскина. В служки нанимать собрался! Филя начал лениво перебирать в памяти имена мелких читинских жуликов и воришек, которых можно было бы безболезненно «сдать» угрозыску по мере необходимости…

– А откуда вы знаете Бурдинского? – Вопрос застал Цупко врасплох.

– Какого Бурдинского?

– Георгия Бурдинского или Егора, как его еще зовут, бывшего жителя Маккавеево, а ныне депутата Народного собрания.

– Так, это… – промямлил Филя, лихорадочно соображая, куда клонит начальник угро. – Помогал… В партизанское время…

– И давно знакомы?

– Так, вот, с тех пор…

– Цупко!.. – укоризненно покачал головой Фоменко.

– Ну, в том смысле, что и раньше…

– Вернувшись с каторги в семнадцатом, вы оказались в Маккавеево. И получили через Бурдинского работу в кузнице. Так? Вряд ли бы он незнакомому человеку так посодействовал, не правда ли?

– Правда ваша, гражданин начальник! – Цупко решил, что в этой части его биографии за ним вряд ли что имеется, да и песня прошлая. – Был! Был, от жизни нищенской да голодной, грешок при царских порядках. Спиртишком промышляли, дабы семьи прокормить…

– И состоял в лихой вашей компании паренек удалой Коська Ленков! – наугад бросил Фоменко.

И тут же поразился перемене в облике Цупко.

Тот побледнел, суетливо затеребил в пальцах лохматую шапку. Низкий лоб покрылся бисеринками пота.

– Ну что молчите, Цупко?!

– Позвольте еще водицы…

– Пожалуйста, хоть весь графин!

Цупко неловко плеснул воду, больше попав мимо стакана, затравленно глянул на Фоменко. Взгляд начальника розыска, Цупко это почувствовал отчетливо, излучал силу и опасность.

– Гражданин начальник, истинный крест, как на духу! Не сводили пути-дорожки…

– А что же так испугались, Цупко? – ехидно прищурился Фоменко.

– Дык, это… Уж больно фамилия известная… Душегуб!

Последнее Филя выкрикнул, сам того не ожидая, каким-то тонким, щенячьим голосом.

– Это вы правильно подметили! Душегуб.

– Гражданин-товарищ начальник! – вспотевший Цупко подался вперед, грудью наваливаясь на подавшийся стол. – Истинный крест!

Он суетливо перекрестил лоб, выпрастав из-под стола руки. Лохматая шапка свалилась на пол.

– Кады бы тока… Себя бы не пощадил!

– А что же так? Одной компанией были, а теперь и врозь?

– А чо ему, молодому, моя пожилая компания! Опять же, я в хозяйство пошел…

– Это вы, Цупко, про краденых лошадок и корову, что у вас обнаружили по осени?

– Но вот! Не веритя! Я ж тагды все разъяснил товарищу Гадаскину. Он мне поверил!

– В обмен на сотрудничество с уголовным розыском?

– Не веритя…

– Живой помощи от вас не видно. Вот о чем разговор, Цупко. Убивают в Песчанке корейцев-огородников, а от вас ни звука. Потом налет на постоялый двор Савинкова – снова тишина. На зимовье «Половинка» у Голубева восьмого декабря налетчики сорок человек обчистили! Тоже ничего про это не слыхали? И как это все мимо вас проходит, а, Цупко? А ведь в деревне все на виду и на слуху. Когда бы вы сидели на своей заежке, а ведь мотаетесь и по всей Песчанке, и по всей округе, в Чите – на базарах… Чем промышляете? На своем постоялом дворе вы – нечастый гость.