Незнакомец, стоявший у фальшборта, в утренних лучах светила напоми 1шл статую из бронзы. Он выжал пальцами морскую воду из спутанной черной гривы, а в следующий миг его синие глаза вспыхнули алчным интересом, заметив девушку.

Этот дерзкий, оценивающий взгляд возмутил Санчу еще больше, чем само появление незваного гостя на борту ее ка-ракки.

— Кто ты? — вскинула подбородок кордавская красавица.— Откуда взялся?

Небрежным взмахом руки он указал вдаль, на добрый румб правее бушприта. При этом его глаза не отрывались от точеной девичьей фигурки.

— Хочешь сказать, ты обитатель вод? Живешь в пучине? — язвительно спросила девушка.

В глазах пришельца зажглось откровенное восхищение, что смутило Санчу, хоть она и была привычна к восторженным взглядам мужчин.

Ответить он не успел. Раздался топот бегущих ног, и на юте появился хозяин каракки. Его правая рука сжимала рукоять тяжелой абордажной сабли, а колючие черные глаза из-под кустистых бровей сверлили чужака.

— Кто такой? — прозвучал голос, в котором не было и тени миролюбия.— Что за демоны принесли тебя на мое судно?

— Меня зовут Конан,— ответил, даже бровью не поведя, пришелец.

У него был странный акцент, совершенно не похожий на зингарский. Это заинтересовало Санчу.

— Я спрашиваю, как ты оказался на моей каракке? — с подозрением допытывался капитан.

— Вплавь.

— Вплавь? — Ответ привел шкипера в бешенство.— Ах ты, наглый пес! Да ты надо мной смеешься! Оглянись! Где-нибудь видишь берег? До материка не один день пути под всеми парусами, да при хорошем ветре! А вплавь этот путь способен одолеть разве что морской бог! За глупца меня принял? А ну, отвечай и не вздумай снова солгать!

Конан вновь указал сильной, покрытой бронзовым загаром рукой на восток, навстречу золотистым лучам восходящего светила.

— Я с островов.

— С островов?

Негодование на лице владельца каракки внезапно сменилось любопытством. Затем сдвинулись кустистые черные брови, нехорошо заблестели колючие глаза, тонкие губы изогнулись в недоброй ухмылке.

— Так ты, выходит, пират, из этих барахских мерзавцев!

Конан легкой ухмылкой подтвердил правильность его догадки.

— Ну а ты хоть догадываешься, барахская свинья, с кем тебя свела твоя кривая дорожка?

— На твоей лоханке я прочел название «Головорез». В этих краях все знают, что капитана «Головореза» зовут Запораво.

Владелец каракки ухмыльнулся и кивнул. Ему явно польстило, что Конан знает его имя. Запораво тоже был очень рослым, почти с Конана, но не так широкоплеч и крепко сбит. Он почти никогда не расставался с доспехами; лицо в обрамлении стального шлема было смуглым и всегда мрачным, крючковатый нос придавал ему сходство с хищной птицей, и поэтому Запораво носил кличку Ястреб. Его рука ни на мгновение не отрывалась от рукояти шпаги, такой же дорогой, богато изукрашенной, как и его костюм, говоривший о принадлежности владельца кзингарской знати.

Согревая ладонью эфес, он продолжал буравить взглядом незваного гостя. В этом взоре была неприязнь на грани ненависти: зингарские авантюристы, промышлявшие морским разбоем, плохо ладили со своими собратьями по ремеслу, которые селились на Барахских островах юго-западнее Зингары. В населении Барахских островов преобладали аргосские мореплаватели, число представителей других народов было совсем незначительным. Добела вылизанные водой скалы, которые представлял и собой Барахские острова, не могли прокормить многочисленное корсарское братство, но с этой ролью вполне справлялись торговые суда на оживленных морских путях, а также богатые города на побережье Зингары. Зингарские лиходеи кормились на той же ниве, но они категорически отказывались налывать себя пиратами, горделиво именуясь «вольными мореходам и », а свои грешки норовили свалить на барахский люд. Так уж повелось, наверное, еще со дня сотворения мира — громче всех «Держи вора!» кричит сам вор.

Примерно такие мысли промелькнули в голове Запораво, когда он, лаская рукоять шпаги, ощупывал подозрительным взглядом пришельца. А о чем размышлял Конан, по его лицу угадать было невозможно.

Сложив руки на груди, он стоял на юте каракки с такой же безмятежностью, с какой бы стоял на палубе собственного суд-на. С его губ не сходила высокомерная улыбка, и ни малейшего беспокойства не было в синих очах.

— А тут тебе что понадобилось? — проворчал вольный мореход.

— Вчерашнюю ночь я собирался провести в Картахе, в одной теплой компании,— отвечал Конан.— Но все сложилось не так, как мне хотелось бы, и перед восходом луны пришлось срочно отплыть в утлой лодчонке. Ночь напролет я орудовал веслами да вдобавок вычерпывал воду из дырявого корыта. А когда рассвело, я заметил твои паруса и рассудил, что вплавь доберусь быстрее, чем на проклятой посудине.

— Ты здорово рисковал — эти воды кишат акулами,— проворчал шкипер, но Конан только пожал в ответ широкими плечами.

Снизу на возвышение юта, где происходил этот разговор, глядело множество глаз. Глядело с любопытством и настороженностью. Хватило бы одного слова Запораво, чтобы вся команда обнажила абордажные сабли, ринулась наверх и, как ураган, смела незнакомца, хоть он и выглядел сильным и опытным бойцом.

— У меня торговое судно, а не ночлежка для всяких безвестных бродяг, которых носит по волнам,— угрюмо молвил шкипер.— С чего ты взял, что я не прикажу сейчас же бросить тебя обратно в море?

— На торговом судне всегда найдется работа для пары опытных рук,— логично возразил Конан, даже не подумавший рассердиться.

Запораво вновь насупился, по вскоре решил, что незнакомец прав. Это решение сгубило старого морского волка, и он потерял все: команду, женщину, жизнь. Но, разумеется, предвидеть будущее он не мог. Ему не нравился дерзкий чужак, как он выразился, «безвестный бродяга, которого носит по волнам», волею судьбы оказавшийся на борту его судна. Но ведь он не причинил никакого зла капитану. Разве что вел себя слишком уж непринужденно и самоуверенно, без того раболепства, которое, на взгляд Запораво, должен был бы проявить в такой ситуации любой человек, не желающий снова очутиться среди акул.

— За работу будешь получать кормежку, а о денежном жалованье даже не мечтай,— заявил Ястреб.— Сейчас топай вниз и всегда помни: на этом борту один закон — моя воля.

Крепко сжатые губы барахского пирата растянулись в ухмылке. Он без промедления, но и без суетливости повернулся и сошел но трапу на нижнюю палубу. Санчу, которая, вся обратившись в слух, не упустила ни единого слова из этого краткого диалога, он больше не удостоил взглядом.

Как только его нога коснулась настила нижней палубы, вокруг него столпился весь экипаж. Он целиком состоял из обнаженных до пояса зингарцев. Пестрые шелковые шаровары на них были в пятнах корабельной смолы, на мочках ушей, на рукоятях абордажных сабель и кинжалов блистали самоцветы. На борту появился новенький — так на то есть старинный обряд приема в члены экипажа, и сорвиголовы предвкушали удовольствие. Чужаку предстоит пройти испытание, которое и определит его будущее положение среди матросов.