– Хо-хо, – обрадовался папа, – так и до свадьбы недалеко!

А потом случилось непредвиденное – осенним днем в наш городок въехала черная «Волга» и забрала Луизу прямо с работы в Ереван. Оказалось, что ее жених, заподозрив неладное, похлопотал в каких-то инстанциях и сделал так, чтобы остальную стажировку его невеста проходила в столице. И Луиза безропотно уехала, бросив на прощанье папе:

– Передайте Мише мои наилучшие пожелания.

Сейчас я понимаю, что, скажи Луиза любые другие слова, и дядя Миша поехал бы за ней хоть на край света. Но эти безразличные «передайте Мише мои наилучшие пожелания» сделали свое черное дело – дядя Миша молча собрался и уехал в наш домик в горах. Горевать.

Горевал он зло и недолго, дня три, потом еще дня три отходил от тутовки мацуном[11].

Вот тогда папа и заработал подзатыльник. Со словами: «Тоже мне, сваха нашлась», – Ба выбила из его глаз Млечный Путь со всеми его звездными системами. Это был единственный раз, когда папа познакомил своего друга с девушкой. «Никогда больше такую какашку не покушаю»[12], – поклялся он.

Через какое-то время все вернулось на круги своя. Дядя Миша возобновил короткие пробежки от одной юбки к другой. Периодически, когда взбрыкивал его мужской гонор, он не приходил домой ночевать. Ба тогда по горячим следам устраивала ему мировой катаклизм.

А Маня продолжала мечтать, как ее мама, уже с двумя сыновьями и мужем, переедет в Берд.

– И заживем мы большой дружной семьей, – строила планы она.

И только о Луизе никто больше не вспоминал. То есть вспоминали, конечно, но не говорили о ней, чтобы не расстраивать дядю Мишу.

Мама всю жизнь мечтала переехать в Ереван.

– Сколько можно жить в этом богом забытом городишке? – возмущалась она.

– Сколько нужно, столько и можно, – отрезал папа. – Если вся интеллигенция уедет из провинции, что с нею станет?

Каждый раз, когда папа так говорил, мы с Каринкой украдкой переглядывались.

– Пап, а «сколько нужно, столько и можно» – это сколько? – как-то спросила я.

– На веки вечные!

Хо-хо, на веки вечные! Это же вся жизнь и еще кусочек непостижимого для нас времени! Сто мильон, нет, сто мильярд титильон пистильон лет!

– Тебе в Москве работу предлагали, ты не поехал. Уперся – я и мои горы! – У мамы от возмущения срывался голос, а лоб предательски краснел. Мы по маминому лбу вычисляли степень ее раздражения. Чем сильнее расстраивалась мама, тем краснее становился ее лоб. – Ладно, в Москву уезжать не захотел, остался в Армении. Ну так давай переедем в Ереван. Я хочу ходить в театры! Я обожаю балет! Мне не хватает моего любимого Дома камерной музыки!

– Ходи в наш Дом культуры. Чем не театр? Там тоже спектакли ставят. Вон, судя по афишам, скоро премьера «Отелло».

– Ты знаешь, кто играет Дездемону? – Мамин лоб заполыхал огнем. – Люся!

– Сто кило живого веса для Дездемоны – это, пожалуй, перебор, – расхохотался папа.

Афиши не обманули, через неделю в ДК случилась премьера «Отелло», которая прошла, как и следовало ожидать, с оглушительным успехом. Заинтригованные жители нашего городка пришли поглазеть, как главный режиссер БДТ Мелик Каспарьян будет убивать свою законную супругу, мать троих детей Лусинэ Петросян. БДТ, между прочим, это не то, что вы подумали. БДТ – это Бердский драматический театр. На самом деле такого театра в природе не существовало, но с папиной подачи все наши знакомые с хохотом называли театральную труппу нашего Дома культуры БДТ.

Билетами на премьеру нас обеспечил дед, папин папа. Театр выделил работникам райкома и членам их семей самые почетные места в партере.

– Надя, – позвонил дед, – мне тут четыре билета принесли на «Отелло», пойдете?

– Мы не пойдем, но дети сходят, хоть какая-то польза для общего развития. А меня на наш доморощенный спектакль не заманишь!

– Эх, дочка, ты не застала Папазяна в роли Отелло. А мне вот довелось насладиться его прекрасной игрой на сцене Сундукяновского театра…

И мама с дедом минут пять вздыхали, вспоминая спектакли прославленных столичных театров.

– Сегодня часам к шести я завезу вам билеты, – обещал дед.

Но заехал он намного раньше. А мама в это время щеголяла по дому в новом французском купальнике, приобретенном у фарцовщика Тевоса за бешеные пятьдесят рублей.

– Вашему папе скажу, что за двадцать взяла, а то он ругаться станет, – решила она. – Деньги в рассрочку заплачу, уже договорилась с Тевосом. Зато в следующий раз, когда мы поедем на море, мне не стыдно будет показаться на пляже.

Купальник был раздельный, очень красивого бирюзового цвета и завязывался тесемками на талии. Мама уже битый час ходила в нем по дому и, каждый раз проходя мимо зеркала, цепляла свое отражение довольным взглядом.

– Французы говорят, что красивая женщина – это роскошные волосы, высокая грудь и длинные ноги. Значит, я – красивая женщина, – приговаривала она.

Мы неотступно следовали за мамой и дико ревновали ее к купальнику в частности и к французам в целом.

– Но ты все равно наша мама, а не чья-то другая мама, пявильно? – не вытерпела Гаянэ.

– Ну конечно, – мама обняла нас и поцеловала в макушки, – вы мои самые любимые девочки!

И тут раздался звонок в дверь. Мама заметалась по комнате в поисках платья.

– Кого это черти принесли? – ворчала она.

Гаянэ побежала открывать дверь.

– Ма-ам, – крикнула она из прихожей, – это дедушку и дядю Леву черти принесли.

– О господи, – запричитала мама, кое-как влезла в платье и выскочила встречать свекра и деверя.

– Мы на минутку, – рассмеялся дед, – билеты привезли.

– Вы извините Гаянэ, – неловко оправдывалась мама, – сама не понимает, что говорит. Поесть хотите? У нас сегодня борщ.

– Нет, мы уже поели, но от кофе не откажемся, – хором ответили мужчины.

Через несколько минут мама внесла в гостиную поднос с дымящимися чашечками. Дядя Лева задвигал на журнальном столике вазу с фруктами и книги, чтобы освободить место. Мама осторожно наклонилась, чтобы поставить чашечки на стол… и тут случилось такое, о чем она потом долго не могла вспоминать без содрогания.