Тепло улыбнувшись шоферу, я сказал:

– Правда в том, Джордж, что никто не в силах предсказать будущее, во всяком случае, я не могу этого сделать. Кто сейчас может сказать, что станет со «Стрэттон-Окмонт»? Ответ на этот вопрос может дать только время… А я ведь помню, как ты старался открыть вместо меня дверь лимузина, когда только начал работать у меня. Ты почти бежал к пассажирской двери, пытаясь опередить меня. – Я усмехнулся этому воспоминанию. – Это просто сводило тебя с ума. Но понимаешь, я никогда не позволял тебе открывать вместо меня дверь, потому что слишком уважал тебя, чтобы просто сидеть на заднем сидении, как будто у меня сломана рука или что-нибудь в этом роде. Мне всегда казалось, что это оскорбительно по отношению к водителю.

Но, поскольку сегодня мой последний день, почему бы тебе не открыть эту самую дверь, как подобает настоящему, черт его дери, шоферу лимузина? Представь себе, что твой хозяин – толстозадый янки-васп. Можешь проводить меня в брокерский зал. Как знать, вдруг тебе понравится утренняя летучка, которую проводит сегодня Дэнни? Должно быть, она уже идет…

– …Это исследование проводилось среди десяти с лишним тысяч мужчин, – говорил Дэнни в мегафон, – и оно касалось их сексуальных привычек за последние пять лет. Думаю, вы будете абсолютно шокированы некоторыми результатами этого исследования.

Он поджал губы, покачал головой и принялся расхаживать взад-вперед, словно всем своим видом говоря: «Приготовьтесь узнать, насколько на самом деле извращена природа этих самцов».

Бог ты мой! Не успел я уйти из компании, а он уже бесчинствует! Покосившись на Джорджа, я отметил, что он несильно удивлен. Голова его была наклонена набок, а на лице читалось: «Интересно, и как вся эта чушь связана с акциями?»

– Итак, исследование показало, – продолжал тем временем Дэнни; на нем был серый в полоску костюм, на носу красовались фальшивые очки в стиле янки, – что десять процентов всего мужского населения – это законченные педики!

Тут он сделал паузу, чтобы оценить произведенный эффект.

Жди еще одного судебного иска! Я посмотрел вокруг… и увидел множество смущенных взглядов, словно все пытались понять, что хотел сказать Дэнни. То тут, то там раздавались одиночные смешки, но общим хохотом и не пахло.

Судя по всему, Дэнни остался недоволен ответной реакцией публики – вернее, ее отсутствием, – поэтому решил углубиться в тему:

– Повторяю, – продолжил человек, которого Комиссия сочла меньшим из двух зол, – исследование показало, что десять процентов всего мужского населения трахаются в задницу! Это огромное количество! Огромное! Они сосут члены друг у друга! Они…

Тут Дэнни пришлось остановиться, потому что в клиентском зале началось что-то невообразимое – стрэттонцы принялись улюлюкать, ржать, неистово аплодировать и свистеть. Половина сотрудников повскакала с мест, многие хлопали друг друга по ладоням. Однако в передней части зала, там, где сидели консультанты и люди из отдела продаж, не встал ни один человек. Я видел лишь скопление склоненных друг к другу женских головок с длинными светлыми волосами. Молодые ассистентки шептались между собой, в явном изумлении качая головами.

И тут Джордж смущенно вымолвил:

– Что-то я не совсем понимаю. Какое отношение все это имеет к фондовой бирже? Зачем он говорит о геях?

– Это сложно объяснить, Джордж, – пожал я плечами, – впрочем, мне кажется, единственное объяснение – он пытается создать образ общего врага. Что-то похожее делал Гитлер в тридцатых годах.

Я вдруг подумал, что лишь по чистой случайности Дэнни на этот раз выступал с пламенными обвинениями в адрес геев, а не чернокожих. Это заставило меня поспешно прибавить:

– Ты вовсе не обязан выслушивать всю эту ерунду. Возвращайся к концу дня, скажем, к половине пятого, договорились?

Джордж кивнул и ушел, еще более встревоженный, чем прежде.

Я стоял, глядя на всеобщий утренний разгул, и не мог не думать о том, почему Дэнни всегда приплетал на своих утренних летучках тему секса. Очевидно, он пытался сорвать дешевые аплодисменты, но это можно было сделать иными способами, не мешая скрытой основной идее, которая заключалась в том, что «Стрэттон-Окмонт», несмотря ни на что, является законной брокерской фирмой, стремящейся заработать денег для своих клиентов, и если этого почему-то не происходило, то этому могла быть одна-единственная причина – злой сговор дельцов, заполонивших, подобно саранче, все рынки. Они играли на понижение и распространяли гнусные слухи о «Стрэттон-Окмонт» и о любой другой честной брокерской фирме, стоявшей у них на пути.

Разумеется, в этот подтекст была заложена уверенность в том, что в один прекрасный день в не столь уж далеком будущем честность и профессионализм этих компаний будут оценены по достоинству, справедливость восторжествует, акции хлынут к ним бурным потоком и мы возродимся, подобно фениксу из пепла. Вот тогда-то все клиенты «Стрэттон» и сделают себе состояния!

Я много раз объяснял Дэнни всю важность этой мотивации, потому что в глубине души каждого человека (за исключением горстки социопатов) живет подсознательное желание совершать правильные поступки. Именно поэтому на каждой летучке в головы стрэттонцев на подсознательном уровне должна вбиваться эта идея – когда они улыбаются, названивают клиентам и настырно добиваются своего, они не просто потворствуют своему гедонистическому желанию быть богатыми и завоевать признание себе подобных, но также подсознательному желанию совершать правильные поступки.

Тут Дэнни поднял руки в успокаивающем жесте, и зал стал понемногу затихать.

– А теперь самая интересная, – произнес он, – я бы даже сказал, самая тревожная часть. Судите сами, если десять процентов всех мужчин – скрытые гомосексуалисты, значит, среди тысячи мужиков, сидящих в этом зале, затесалась сотня голубых, которые так и норовят трахнуть нас в задницу, как только мы повернемся к ним спиной.

И сразу все головы стали с подозрением поворачиваться по сторонам. Даже блондинки в передней части зала стали оглядываться, бросая подозрительные взгляды из-под сильно накрашенных ресниц. В зале поднялся ропот. Слов я разобрать не мог, но общий смысл был ясен: «Найти их и линчевать!»

С замиранием сердца я смотрел, как тысяча затылков клонились то в одну, то в другую сторону, по залу перелетали сотни подозрительных взглядов; в разные стороны тянулись молодые загорелые руки с указующими перстами. Потом один за другим стали раздаваться крики:

– Тескович – типичный гомосек!

– О’Райли тоже педик! Покажись, О’Райли!

– А как насчет Ирва и Скотта? – разом воскликнули два голоса.

Уже через минуту тыканья пальцами друг в друга и выкрикивания обвинений (в случае Ирва и Скотта не таких уж необоснованных) в зале не осталось ни одного человека вне подозрений. Дэнни еще раз воздел руки, прося тишины.

– Послушайте, – укоризненно проговорил он, – мне известно, кто есть кто, и у нас есть два способа к этому отнестись – мягко или сурово. А теперь слушайте: все знают, что Скотт трахается с Ирвом, но ведь Скотт не потерял из-за этого работу, так?