2229 год от В.И.

Ночь с 4-го на 5-й день месяца Медведя.

Идакона. Эланд

Шандер не спал. По ночам ему редко удавалось заснуть. От сонных зелий, которыми его пичкали растерянные медикусы, граф отказался. Вернее, он их принимал с благодарностью, а затем выплескивал в окно или в камин, у огня которого и коротал ночи. На это сил у него еще хватало. Признаться врачам, что уж лучше бессонница, чем кошмары полусна-полубреда, в который он проваливался, как только его волю ломала настойка рысьих ушек или осьмилистника, Шандер не мог. Рене он тоже ничего не говорил, так как не хотел становиться еще одним камнем на шее адмирала. Тот заскакивал дважды в день, утром и вечером, молча клал руку на плечо и в девяти случаях из десяти сразу же куда-то уносился. Иногда по вечерам присаживался, выпивал кубок вина, рассказывал о том, что творится, хотя Шандеру казалось, что он скорее разговаривает сам с собой…

Вести были тревожные, хотя, хвала великомученику Эрасти, пока речь шла просто о надвигающейся войне. О войне нехорошей, с неравными силами и сильным врагом, но ни про каких белых оленей и прочую чертовщину слышно не было. На границе с Эландом поиск разведчиков, сожженные мосты и мельницы. На границе с Арцией — тишина.

Пока дороги как следует не подсохнут, Михай вряд ли решится на наступление, зато потом мешкать не будет. Кем-кем, а дураком самозваный регент не был. Шандер покачал головой, словно бы продолжая вечерний разговор, прерванный появлением белобрысого Зенека с очередным срочным донесением. Рене убежал, теперь он наверняка заперся с Максимилианом и Эриком в Башне Альбатроса, обсуждая очередное неприятное известие и прикидывая, как убить метлой волка. Ему же, графу Гардани, остается лишь сидеть, смотреть на огонь и ждать, чем же все закончится.

Когда Роман вырвал его из лап Годоя, Шандер почувствовал себя второй раз родившимся, вообразив себе жизнь, войну, победу, Лупе с ее удивительными пестро-зелеными глазами… Тем горше было разочарование. Он был свободен, но он стал калекой, оказавшись в том же положении, что когда-то Стефан. Год назад граф с трудом переносил раздражительность и переменчивость принца, теперь же сам едва сдерживался, чтоб не ответить на участливый взгляд грубостью. Но рядом со Стефаном была Герика, рядом с ним не было никого, способного понять и помочь. Показываться больным и слабым Белке Шандер не хотел категорически, Лупе была в Гелани, и оставалось только молить всех святых и в придачу идаконских Великих Братьев, чтобы с ней все было благополучно… Общество всех остальных было непереносимым. Кроме, разумеется, Рене, но у того на плечах лежал слишком тяжелый груз…

Граф Гардани вздохнул и сразу же пожалел об этом — опять нахлынула ноющая боль в груди. Последнее время он старался дышать поверхностно, это не то чтоб приносило облегчение, но хоть как-то сдерживало боль. За окном перестукивались, скреблись ветки деревьев, немилосердно раскачиваемых северным ветром, и барабанил не по-весеннему ледяной дождь. Какое счастье было бы в такую ночь вбежать в теплый дом на Лисьей улице, сбросить мокрый плащ, выпить залпом чарку царки, протянуть руки к огню. Но коротать ее наедине с болью и неизбежными в таком случае мыслями о том, что не лучше ли…

В дверь тихо постучали, Шандер хотел было промолчать, сделав вид, что спит, но одиночество на этот раз взяло его за горло сильнее, чем когда-либо. Даже излишне услужливый лекарь, на котором можно было сорвать зло, и тот был уместен. Стук повторился, и Шани бросил:

— Входите…

Он не видел Герику с того самого дня, как она объявилась в Идаконе. Особой радости встреча не вызвала ни у кого и вышла очень короткой. Тарскийка плакала на плече у Рене Арроя, а Шани, вынужденный при этом присутствовать, готов был провалиться сквозь землю. Потом герцог ее увел, а к вечеру Герика ненадолго появилась снова. Она произнесла несколько ничего не значащих слов, он ответил тем же, присовокупив вымученную улыбку, на чем и расстались. Про себя Шандер заметил, что Герика лишилась своего единственного украшения — роскошных кос, а под серыми глазами залегли голубоватые круги, но, как ни странно, это ее не испортило. Скорее наоборот.

Больше они не встречались, и Гардани про возлюбленную Стефана думал не больше, чем про оставленные им в Таяне вещи. Женщина, похоже, платила ему тем же. Поэтому ее ночной визит показался Шандеру более чем странным. Он выжидательно поднял глаза.

— Ты позволишь мне войти?

— Конечно, тем более не вижу, как я мог бы этому воспрепятствовать, — последнее можно было и не говорить. Тем более такой непробиваемой дурочке, как Герика, но дурное настроение требовало выхода.

Герика не обиделась. Впрочем, она никогда не обижалась.

— Мне надо с тобой поговорить. Расскажи мне об… отце.

Уж этого-то он от нее никак не ожидал. Тарскийская наследница панически боялась Михая и слушалась его во всем до того рокового дня, когда любовь к Стефану заставила ее пойти наперекор отцовской воле, из-за чего все они, включая Рене, оказались, в общем-то, в нехитрой ловушке. Слова девушки застали Шандера врасплох, и, пока он лихорадочно соображал, что же ей ответить, она тихо добавила:

— Шани, я знаю, что он подлец и убийца, сходящий с ума по власти. Мне нужно другое: с какими силами он спутался, что он делал с тобой, с другими… Не удивляйся, что я спрашиваю. Я должна понять, чего от него ждать и что я могу сделать…

— Ты?! — Шани аж привстал, опираясь на подлокотники кресла, но тут же, скрипнув от боли зубами, опустился назад.

— Да, я, — она тряхнула головой, светлые пряди сверкнули в свете камина расплавленным янтарем, — я очень изменилась, Шани, уж не знаю, что на меня подействовало, смерть Стефана, болезнь или магия Романа и его амулеты, но я стала другой. Я теперь ничего не боюсь, мне терять нечего…

Эстель Оскора

Я опять лгала, лгала совершенно осознанно и нагло. Мне было что терять, и я смертельно боялась. Если Рене узнает, что я нелюдь, он или избавится от меня, или же, что еще хуже, постарается использовать против Михая, относясь ко мне как к опасной, смертоносной твари, меньшему из возможных зол… А милые, добрые, рыцарственные эландцы будут от меня шарахаться или, сцепив зубы, делать вид, что ничего не происходит, а в глазах их будет ужас и отвращение. Пока они видят во мне обычную женщину, у меня есть шанс разобраться в том, что творится, и в нужный момент сыграть свою игру.

Рене не знал, на что я способна. Не представляю, понимал ли, во что я превратилась, Михай (называть этого мерзавца отцом я не могла, хотя раньше у меня это получалось вполне естественно), но чего он явно не мог уразуметь, так это того, что я его больше не боялась. Я мечтала встретиться с ним на узкой тропинке, после чего моя ненависть навеки бы исчезла или вместе с ним, или вместе со мной.

Мне давно следовало бы отправиться за Явеллу и схватиться с тварями из Охоты в их же логове, но я не могла себя заставить уйти от Рене. Не могу сказать, что он меня замечал. После нашей поездки герцог был предельно вежлив и отстранен, и я слышала, что он стал бывать у какой-то молодой вдовы, а может, и еще у кого-нибудь — в Эланде на подобные забавы смотрят спокойно. Меня это не задевало — если женщин много, значит, нет никого. Поддайся я тогда на разливе минутному порыву, и я стала бы одной из этих многих…